Медицинская академия им. Макоши. Спецкурс - Елена Кутузова

Снимать покров Зареслав запретил, но я давно научилась в нем и есть, и пить. Главное — не задирать голову, чтобы ткань в рот не лезла. Вот и теперь привычно поднесла ко рту ложку.

Варево оказалось совершенно безвкусным, а Лукоша вздохнул:

— Совсем все плохо, княже. Даже луковицы аира гниют, не сваришь, ни засушишь… Ягоды на болоте в этот год тоже нет. Да что там ягод — трав целебных бабы не нашли, даром что ноги исходили.

— А лешаки что же?

— А нету лешаков, — Лукоша развел руками. — Или попрятались, или ушли куда. Мы было их хлебом-солью приманивали, а нынче даже зверь угощение не трогает, ровно брезгует.

Я смотрела на старейшину и думала, что, наверное, нелегко выживать в таких условиях, а еще о том, что имя Лукоша совершенно не шло этому коренастому широкоплечему мужику с всклокоченной бородой.

А потом от спертого воздуха у меня закружилась голова.

— Потерпи, — заметил князь, — сейчас вместе прогуляемся. А ты, — повернулся к Лукоше, — не беспокойся, сам дорогу найду, чай, не впервой.

Деревня угнетала. Дома казались какими-то серыми и покосившимися, даже роспись на распахнутых ставнях казалась облупившейся и тусклой. Облезлые куры копошились прямо на дороге, что-то выискивая в пыли, а взъерошенным собакам было лень даже выглянуть из будок.

— Почему они не уедут? — спросила у князя. — Жить в такой нищете… Что их здесь держит?

— Гнилушки не всегда были такими, — вздохнул Зареслав. — Люди здесь жили охотой, промышляли лисьим и медвежьим мехом, дичиной, лесными ягодами. Болота всегда были щедры на клюкву и чернику, а уж сколько здешние бабы вывозили на торги целебных трав! Поговаривали, что местные жители водили особую дружбу с лесовиками. А как их не стало…

Князь помрачнели дальше мы шли молча.

Взгляд тонул в серости. И только Зареслав казался ярким солнышком: высокий, светлый… И почему у меня все не как у людей? В книгах попаданки обязательно влюбляются в похитителя, даже если от него надо бежать, роняя тапки. А мой — ну все при нем! И красив, и богат, и умен, а главное — обходителен и вежлив! Да и меня украл не забавы ради, а чтобы княжество спасти, и это оказалось единственным злом с его стороны. В княжеском тереме меня почитали, слова плохого не говорили, прихоти исполняли, и даже приглашали на советы, признавая равной.

Только почему-то я все равно не влюблялась.

Нет, князь мне нравился, я хотела ему помочь, но стать княгиней не жаждала, а вот домой хотела.

И вот что со мной не так?

Задумавшись, не заметила, как мы дошли до амбара, где расположились дружинники. Они уже разложили во дворе костер, и в большом котле булькало варево.

Первую миску поднесли князю, вторую — мне. Мясная каша, сваренная на костре, да приправленная какими-то, собранными прямо здесь травками, показалась божественной. Я глотала ложку за ложкой, а вот князь застыл, глядя в костер:

— Не ошибся волхв: здесь Лихо. Лесовиков выжило, а. может, и сожрало… Зверя повыгнало, травы вытоптало… Ты, Антонина, прости за все. И не обессудь: придется тебе рискнуть наравне с остальными, потому что без тебя ни у кого и призрачного шанса не будет.

— Куда ж я денусь, — голодные взгляды детишек с печки не давали покоя. Не должны люди жить в таких условиях! — Конечно, помогу.

— Ну, коли так, — Зареслав отставил миску и поднялся с бревна, — благодарствую.

Он легко согнулся, коснувшись правой рукой земли. А потом приказал:

— Гостью нашу, Антонину, защищать пуще очей своих, пуще жизни. Даже, если придется меня оставить.

— Княже! Да что же ты такое говоришь? — послышалось возмущенное, но Зареслав одарил воинов таким взглядом, что те быстро угомонились.

— Тебе же, Антонина, еще один наказ. Лихо одноглазое не просто так по земле шастает. Оно считает землю своей вотчиной, кормиться с нее. Овцами-коровами не брезгует, но слаще человеческого мяса ничего не знает. А на заедку тянет из людей горестные мысли, вгоняет в тоску беспросветную. Собирает ее в амулет колдовской, и чем больше горя, тем сильнее тот амулет делается, тем сильнее становится и Лихо. Говорят, может настать день, когда оно затянет в зеленую тоску все три мира: Навь, Явь и даже Правь!

— И что делать?

— Отыскать и уничтожить амулет. Гляди, — в руках князя появилась путанка из кожаных ремешков и алых ниток, — Ежели вот сюда его подвесть, и вот таким узлом завязать, то все горести, что Лихо собирало в свою кубышку, развеяться! А вместе с ним и вся лихая сила.

Я несколько раз завязала-развязала тесемки. Просто на всякий случай, вдруг мне придется возиться с амулетом, пока мужчины сражаются. И вздохнула:

— Не меня бы сюда, а Дашу. Вот та наузы вяжет, всем на зависть.

— Ничего, — улыбнулся Зареслав, — ты справишься не хуже. А теперь — спать. На рассвете выступаем!

Я хотела спросить, как он собирается искать амулет, но князь уже забыл и обо мне, и о наузах, занявшись своими воинами.

Спалось плохо: казалось, вокруг рыскают какие-то полупрозрачные тени, копаются в вещах, пугают лошадей, отчего те волновались. Дружинники ворочались во сне, но часовые не обращали на них внимания.

Я на всякий случай поплотнее куталась в покров — говорили, он оберегает от взглядом нечисти, но помогало мало, я то и дело просыпалась. И каждый раз видела сидящего у костра князя; он так и не сомкнул глаз.

И сам поднял всех на рассвете.

Дружинники молились своим богам, поливали друг друга ледяной колодезной водой, обнимались… и все это в полной тишине, словно малейший звук мог спугнуть удачу. Меня предупредили загодя, так что вместо утреннего приветствия я просто кивала.

Облачившись в чистые вышитые рубахи, мужчины пошли седлать коней. Судя по всему, завтрак отменяется, да и попить не разрешили, хотя по языку словно наждачной бумагой прошлись.

Но по-настоящем испугалась я позже: оказалось, мне положена своя собственная лошадь! Маленькая гнедая кобылка с точеными копытами и хитрым взглядом.

Она прядала ушами, приседала на задние ноги, пыталась прикусить за плечо седлавшего ее воина. И на этом мне ехать предлагают? Да меня эта лошадь больше Лиха Одноглазого пугает!

Но едва затянули подпруги, как гнедая преобразилась. Изогнула шею и замерла, словно ожидая чего-то, и когда меня водрузили в седло, покорно двинулась следом за остальными, даже не пытаясь взбрыкнуть.

Я быстро приноровилась к плавному шагу и даже смогла осмотреться.

Улицы деревни словно вымерли. Даже куры не бродили по улицам. Гнилушки провожали дружину князя слепыми домами с плотно закрытыми ставнями.

Тишину нарушали лишь всхрипывания лошадей, да звон стремян, когда всадники слишком сближались на узкой тропе, чуть попозже к этим звукам добавились вскрики просыпающихся птиц. Но их было так мало! И, несмотря на ранний час, лес казался таким мрачным, словно мы въехали в него не на рассвете, а глубокой ночью.