Каникулы в коме - Фредерик Бегбедер

А музыка все звучит и звучит: нет, о-о-о, нет, о-оо, не-е-е-е-е-т, не это, умца-умца-тынц-тынц-умцаумца у-у-у-у-у-у-у. Эффект Ларсена. Утро в ритме 140 ударов в минуту. Не все сияния – северные. Именно в этом месте и именно в ту секунду Марк снимает лучший кадр на «поляроид» за всю свою карьеру. Но в следующее же мгновение ему вновь становится смертельно скучно.

И тут из туалета появляется Жосс Дюмулен. Ноги у него подкашиваются от усталости. Он явно наглотался транквилизаторов. От его пота пахнет «лексомилом». А может, «рогипнолом». Не стреляйте в дискжокея: он уже погружается в свой парадоксальный сон. Огни гаснут, стены рушатся. Барабанным перепонкам конец. Времени больше нет, есть повременье. Жосс трясется как в лихорадке.

– Бррррррррр, я слабею, меня шатает, раскис как кисель, привет, Анна, привет, Марк, ну и прет же этому козлу Марронье, пора, похоже, привести в порядок мои мудацкие мозги, кстати, где Клио? Так какую же пластиночку поставить следующей? У меня голова кружится и в желудке комок, блин, неужто это от колес меня так приплющило? Надо поспать чуток, ну да, месяца два в гамаке, но мы так одиноки на этой земле, нет, просто страшно становится… Стоп, думай о чем-нибудь другом, дыши глубже, вот так, размеренно, спокойно, это тебе от таблетки так тоскливо, полная жуть, это просто от таблетки тебе кажется, что… Совсем один, никого, НИКОГО… Все эти странные люди, они ничего не понимают. Кто меня тут любит? Вообще глаз открыть не могу, и челюсти сводит – даже воды не выпьешь, да, стакан воды, быстро. Но… Что? Чего вы на меня уставились? Марк и Анна глядят на то, как трясущийся Жосс пьет из-под крана, хлыст трясется у него в руке. Они смотрят на него, затем друг на друга, после чего выходят, совершенно подавленные. Жосс кричит им вслед:

– Эй! Что такое? Эти сучки сами хотели. Я делаю все, что хочу! Я ЖОСС ДЮМУЛЕН, сволочи! Я могу делать все, что хочу! Вы даже вообразить не можете, что это такое – БЫТЬ ЖОССОМ ДЮМУЛЕНОМ! Это значит НЕ ИМЕТЬ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ! Меня каждая собака в мире знает! Все меня обожают, но никто меня не любит!

Его вопли теряются в шуме и реве, постепенно затихают, пока Марк и Анна поднимаются по ступенькам к выходу.

Оставшись один на один со своими жертвами, Жосс падает на колени и бормочет:

– Я знаменит… Эй, девки, скажите-ка им, что выполните все мои прихоти… Я же не очень извращался, верно?.. Я ведь не сраный негодяй какой-нибудь… Я дам по тысяче долларов каждой из вас… Секунды умирают стайками по шестьдесят, образуя минуту. Он заснул, бодрствует только его гастрит. Иногда ему удается продержаться десять минут с открытыми глазами, но это выводит его из себя. В другой раз он может на целых десять минут закрыть глаза, но так ему становится еще хуже. Он надевает свой противогаз времен Первой мировой войны. Жосс проводит всю ночь в одиночестве.

Камера снимает его по-американски: стоя на четвереньках, он дышит тяжело, как астматик: в наушниках и противогазе он похож на гигантское насекомое. Мы не можем разобрать его бурчанья, но, если прислушаться (и отключиться от стенаний его жертв), можно понять, что Жосса тошнит. Камера отъезжает, давая панорамный обзор площади с застывшими от ужаса парочками, парит над лестницей на высоте десяти сантиметров от ступенек, переходит на Марка Марронье, стоящего в дверях. Прислонившись к стене, он на едином дыхании пишет свой эпохальный репортаж, пока Анна получает одежду в гардеробе.

НОЧЬ В «НУЖНИКАХ» Нет, это не заголовок нового романа о комиссаре Сан-Антонио. Отныне всем придется привыкнуть к тому, что так называется клуб, о котором этой зимой будет говорить весь Париж – и который вызывает в памяти все старые хохмы о «туалетном работнике». Площадь Мадлен до сих пор не в себе. Вчера вечером несколько небожителей явили себя смертным. Наша старая знакомая Лулу Зибелин сияла, как обычно, улыбками и сыпала остротами. Молодой талантливый модельер Ирэн де Казачок ни на шаг не отходила от знаменитого аниматора Фаба, эпатировавшего своим нарядом приглашенных гостей женского пола (см. фото Ондин Кензак)! В крайне затейливой постмодернистской обстановке – гигантских сантехнических изделий – Жосс Дюмулен (диск-жокей, не нуждающийся в наших представлениях) собрал весь парижский супербомонд, чтобы устроить ему офигительную вечеринку. Чета Хардиссон, явившаяся вместе, вынуждена была нанять няньку для своего новорожденного малыша. Топ-модель Клио демонстрировала неподражаемо шикарное суперсексуальное платье (кстати, весельчак-продюсер Робер де Дакс не сводил с нее глаз весь вечер, хотя явился в сопровождении своей новой протеже – актрисы Соланж Жюстерини^. Что до Жана-Жоржа Пармантье, он просто из шкурки вылез, чтобы все как следует повеселились:

К концу вечера, после шикарного ужина нам преподнесли забавный сюрприз: концерт подающей надежды группы «Дегенераторы» плюс гигантская пенистая ванна, погрузившая – да простят мне этот каламбур – всех в эйфорию! «Нужники», площадь Мадлен, 750008, Париж.

Марк надевает колпачок на ручку, потом целует Анну. Завтра за эту фитюльку ему заплатят штуку. Едва хватит на химчистку.

– Ты пьешь по любому поводу?

– Нет, я пью вовсе без повода.

Чарльз Буковски «Я люблю тебя, Альберт»

Анна и Марк уходят по-английски. Никто больше не танцует. Перед дверью они спотыкаются о тела медуз в человечьем облике. На лестнице они прощаются с Дональдом Сульдирасом, у которого воротничок рубашки весь в крови. Али де Хиршенбергер стоит, сжимая в руке канделябр, а барон фон Майнерхоф поигрывает плеткой. Дружки Жосса вываливаются на улицу, прикуривая одну сигарету за другой. Несколько лифчиков на китовом усе свисают с огромной хрустальной люстры.

Они дают десять франков гардеробщику, и пятьсот – старухе, лежащей на тротуаре перед входом в клуб.

В «Нужниках» последние стоики танцуют предпоследний танец, запевают последнюю песню, отвергает, отпихивают от себя карающую руку рассвета – короче, цепляются за ночь: «пусть-она-длится-длянас-двоих-до-скончания-времен». Им кажется, что следует подбавить мелодраматичности, а в душе мечтают пойти домой и завалиться спать.

Они больше не будут толкаться среди приятелей. Перестанут балансировать на краю крыши. Жуткие коктейли, где вы, ау!? Девушки в декольте, наклоняющиеся в нужный момент, сомнамбулическая музыка приглушенное освещение, отмороженные от кокаина задиры, пьяные полицейские, оборванец, угрожавший зараженным шприцем? Они выживут. Они бредут по асфальту. Они умрут позже– благопристойно, без шума. Мир почти роскошен. День кишит обещаниями.

Короче, Земля по-прежнему вращается. Они натыкаются на Фаба и Ирэн, которая объясняет им, что в США таких, как они, называют Eurotrash.

Прохожие идут на работу. Метро изрыгает бюрократов пачками. Стекольщик чинит витрину у Ральфа Лорена. «Фошон» поднимает металлические жалюзи. Марк мечтает о виртуальной вечеринке. Которая не состоялась бы. Список приглашенных повесили бы на дверь, чтобы гости воображали, как все МОГЛО БЫ БЫТЬ. Каждый придумал бы свой сценарий. Виртуальная вечеринка – идеальная ночь, размытое изображение. Беззвучный шум. На виртуальной вечеринке никто ничем не рискует. На виртуальной вечеринке Анна не будет дрожать от холода, а Марку не придет в голову рыдать на манер кающейся Магдалины, плеонастически, на одноименной площади. («В один прекрасный день, – говорит он сам себе, – нужно будет переименовать это место в „площадь Марселя Пруста“.)