Маленький плохой заяц, или Взаимосвязь религии и окружающей среды - Константин Михайлов

Но даже в самых крайних ситуациях поедание человека все же было сопряжено с присвоением его маны. А это требовало обрядов, и если дело происходило не во время войны, то жертвоприношений, которые совмещались и с приобретением маны, и с тем же людоедством.

✦✦✦

Хороший пример – история мифического основателя Тонганской империи, полинезийского государства, в начале II тысячелетия нашей эры объединившего под своей властью несколько островов и просуществовавшего с разными перипетиями до XIX века. Конечно, империей ее можно назвать только условно – на привычные европейские государства она вовсе не была похожа. Но все же это было самое влиятельное из всех полинезийских обществ. Основателя империи, если верить преданиям, звали Ахоэиту. Он был рожден смертной женщиной от бога Тангалоа. Увы, другие, небесные, сыновья бога взревновали к Ахоэиту отца, оказывавшего земному сыну большое внимание, убили брата, разорвали и съели. Тут бы история Тонганской империи могла закончиться, не начавшись, но Тангалоа заставил сыновей извергнуть части тела Ахоэиту назад, собрал их воедино и воскресил его, сделав правителем.

✦✦✦

Этот миф, вероятно, связанный с обрядами инициации, прекрасно показывает, что каннибализм мог быть разновидностью ритуала и даже чем-то вроде жертвоприношения.

Довольно часто человек в жертвенных мифах ассоциировался с рыбой. Тут сразу напрашивается, конечно, сравнение с привычными нам иудейскими и христианскими образами. Если ближневосточные скотоводы сравнивали человека с агнцем, овцой и важнейшие мифы о жертвах в нашей культуре – история Исаака или Иисуса – предполагают сравнение человека с агнцем или прямую его замену агнцем, то в морской культуре полинезийцев человека заменяла рыба.

Связь жертвоприношения с рыбной ловлей подчеркивалась. На некоторых островах жертву насаживали на увеличенную копию рыболовного крючка – она как бы становилась добычей богов. На Гавайях человека могли принести в жертву только в период ловли тунца, да и сама жертва называлась «длинная рыба». Потом из костей покойника могли сделать крючки для рыбной ловли; рыбалка, война и жертвоприношения смыкались, утверждая в конечном счете власть короля, который развязывал войны и ритуальный двойник которого приносил жертвы, глотая одновременно глаза человека и тунца. Но в то же время в периоды, когда тунец был табу, власть короля сильно уменьшалась[106]. Схожий сюжет есть и в самоанских мифах.

✦✦✦

Сын вождя, недовольный тем, что его народ ест человечину, просит завернуть себя в пальмовые листья и под видом рыбы принести на пиршество к отцу. Слуги вождя готовятся разделать эту замечательную большую рыбу, разворачивают листья, и вдруг обнаруживается правда. Шокированный вождь извлекает из истории урок: «Теперь я все понял. Я согласен – больше не будет у нас прежних трапез. Теперь всем людям на Самоа будет сохранена жизнь, а мы станем питаться только рыбой»[107].

✦✦✦

Бывало, что и на Гавайях вождя ассоциировали с рыбой – например, с тигровой акулой, тоже игравшей важную роль в местных ритуалах[108]. Зато на Таити ситуация была противоположной: в местном мифе рыбаки должны были принести в жертву вождю большую рыбу, завернутую в пальмовые листья. Но по пути к святилищу они не удержались и съели большую часть. За это они сами были принесены в жертву вместо рыбы – и так с тех пор и повелось[109].

Жертвоприношения, увы, были в Полинезии делом нередким. Человека могли убить в знак объявления войны или заключения мира, при освящении лодки, для очищения от табу или просто при проведении важного для вождя ритуала: например, при нанесении первой татуировки его сыну, возведении вождя на престол или даже при сбривании у него волос.

Полинезийское отношение к мане и жертвоприношениям – одно из слагаемых истории, которая в конечном счете стоила жизни капитану Куку. Но что, собственно говоря, он вообще делал в Полинезии и как оказался на Гавайях? Эпоха географических открытий обычно рисуется нам эпохой блестящих авантюристов, таких как Колумб или Кортес. Кук, живший уже в XVIII веке, ни в чем не был на них похож.

Дело не только в том, что Кук открыл для европейцев Гавайи. Вероятно, это открытие было предопределено и неизбежно произошло бы в течение нескольких десятилетий – уже к середине XIX века довольно сложно было представить неизвестный архипелаг такого размера в Тихом океане. И в предшествующие столетия испанские «манильские галеоны», одни из самых крупных судов раннего Нового времени, не раз проплывали сравнительно недалеко от этих островов. Но если бы открытие Гавайев состоялось несколькими десятилетиями позже, это сильно изменило бы историю архипелага и, возможно, всех тихоокеанских государств. Что, если бы, скажем, первые колонии на Гавайях создали русские? Как ни странно, такая возможность существовала: уже в 1804 году на архипелаг заходили корабли Крузенштерна и Лисянского (именем второго до сих пор называется один из местных островов). В 1810-е на острове Кауаи даже недолго существовали русские укрепления, и колонизация намечалась вполне серьезно – в русских документах одну из местных рек, Ханапепе, будто бы даже переименовали в Дон[110]. Интерес к Гавайям проявляли и другие великие державы XIX века, но к моменту, когда они начали всерьез осваивать архипелаг, правитель Камеамеа I уже объединил все острова под своей властью. Не в последнюю очередь благодаря оружию, полученному у английских торговцев. А те приплыли на Гавайи вслед за Джеймсом Куком.