Командарм - Олег Кожевников

– Товарищ генерал, вас срочно вызывают в радиорубку бронепоезда! Через пять минут штабом фронта приказано установить связь с Минском. На линии будет генерал армии Жуков.

Услышав это, я не очень удивился – предполагал, что известие о разгроме 7-й танковой дивизии немцев уже достигло центра, и штаб фронта обязательно будет пытаться связаться со мной. Не зря же над полем боя у Сокулок кружил самолёт-разведчик из дивизии Черных, наверняка делал аэрофотоснимки. А зная генерала, можно быть уверенным, что тот срочно отправит их в Москву. Так что я молча поднялся, чтобы идти в радиорубку бронепоезда, но тут мой взгляд упал на московского полковника, и я чуть не зашёлся в хохоте. Зрелище действительно было забавное – Леонов сидел, выпучив глаза, с открытым ртом. Посыльный своим появлением прервал его на полуслове, а весть, что с его собутыльником хочет переговорить сам начальник Генерального штаба, повергла обычного сотрудника этого ведомства в своеобразный ступор. Мой начальник штаба смотрелся тоже несколько растерянным. Всё-таки старые служаки терялись, когда неожиданно возникал даже образ большого начальника.

До радиорубки бронепоезда, стоящего на параллельных путях штабного эшелона, было недалеко, минуты две-три неспешного шага. Поэтому я особо не дёргался, а целую минуту разъяснял Пителину, какие документы ему нужно найти и, захватив их, тоже подойти в радиорубку. После этого, обращаясь уже к Леонову, произнёс:

– Всё, товарищ полковник, посиделки наши закончились. Война, мать её, с умным человеком пообщаться не даёт. Вы нас не ждите, а идите отдыхать в спальный вагон, ординарец Бориса Михайловича вас проводит. И советую хоть немного поспать, может начаться такая катавасия, что уже будет не до этого. Примета верная – если начальство обратило на твои действия свой взор, то жди новых заданий, и, естественно, начинается суета и дёрганье.

Пожав на прощание руку полковнику Леонову, я повернулся и быстрым шагом направился в радиоузел бронепоезда.

Даже перемещаясь достаточно быстро, я не зациклился на движении, а начал разрабатывать модель разговора с начальником Генштаба в предстоящем сеансе связи. Что докладывать Жукову, говорить ли о планируемом наступлении в сторону Варшавы? Уже спрыгнув из вагона оперативного отдела моего штаба, решил ничего не говорить начальнику Генштаба о предстоящем наступлении. Вдруг он отменит эту безумную затею. Большие начальники в Москве даже и не предполагают, в каком состоянии сейчас войска в Белостокском выступе. Это и к лучшему, потому что если бы узнали, то вообще лишились бы сна. Можно сказать, 10-й армии как реальной силы, кроме, конечно, моего корпуса, в Белостокском выступе уже не осталось. И всё это вследствие немецких бомбардировок и расползающегося бардака, когда днём с огнем невозможно было найти старших командиров, которые могли бы навести порядок. У большинства военнослужащих, да и у работников советских учреждений, в голове было только одно – прорываться любым путём на восток. Где, как они думали, царит порядок, и наверняка к Минску подтягиваются свежие дивизии, а обескровленные в боях у границы пополняются людьми, боеприпасами и довооружаются. И этот миф был чрезвычайно устойчив и начал расползаться даже среди бойцов и командиров моего корпуса.

Только благодаря успеху под Сокулками, а главное, подготовке к наступлению и развёртыванию в подразделениях пропаганды, под общим лозунгом «Даёшь Варшаву», удавалось сдерживать стремление людей пробиваться на соединение с главными силами Красной Армии. Но убери этот лозунг, прекрати подготовку к наступлению, и люди, почувствовав себя обманутыми, поддадутся общему настроению. А это будет катастрофа, и единственный островок относительного порядка (мой корпус) растворится в море бардака. Я-то это понимал, а там, в Москве, вряд ли. И из-за своего непонимания могут приказать естественную с точки зрения профессионального военного вещь – вместо сомнительного со всех точек зрения удара на запад, действия по деблокировке Белостокского котла. А это, по моему мнению, делать было ни в коем случае нельзя. Интуиция человека из параллельной реальности много значила в моих убеждениях и прямо влияла на действия, которые я предпринимал.

Когда я начал подниматься в вагон бронепоезда, где располагался радиоузел, в моей голове сложилась схема, которой я буду придерживаться в разговоре с генералом армии Жуковым.

В радиоузел я вошёл ровно через пять минут после того, как посыльный меня туда вызвал, но связь с Минском радистам установить пока не удавалось. В ожидании я уселся на табуретку возле устанавливающего связь сержанта, и опять мои мысли начали блуждать вокруг предстоящего разговора с начальником Генштаба Жуковым. Но теперь разговор начал меня интересовать с совершенно неожиданной стороны. Не с точки зрения получения руководящих указаний, которые я, в общем-то, ожидал, и не с точки зрения получения консультации у более опытного старшего товарища. Чего на самом деле мечтал добиться в предстоящем сеансе связи, а то, что наш разговор наверняка будет прослушиваться немецкой стороной. А все кодовые слова, картографические таблицы и используемые для переговоров в военное время фамилии, звания и номера частей, с подачи того же Пугачёва, известны фашистам. Как только я об этом подумал, желание разговаривать с Жуковым у меня совсем пропало. Но генералу армии не откажешь в общении, не скажешь ему, что не хочешь с ним разговаривать. Да и не обманешь, подсовывая липовые данные – вдруг он всё это воспримет всерьёз и на основании неверной информации Генштаб начнёт планировать действия всей Красной Армии. Что же делать, как вырулить из такой непростой ситуации? В голове начался полный сумбур – возникающие, казалось бы, правильные мысли тут же отбрасывались из-за невозможности их реализации. Не могли мы с генералом армии мыслить похожими образами, и он не Пителин, не поймёт моих намёков.

Не знаю, сколько я так сидел, перебирая разные варианты, но когда связь была всё-таки установлена, я так и не придумал, как обмануть немецкую прослушку. Поэтому когда в наушниках, которые мне передал командир радиорубки, раздался голос Георгия Константиновича, я рубанул то, что пришло в этот момент в голову:

– Крёстный, я рад вас слышать! Но кроме меня рады нашему сеансу и земляки Кремера (этот немец преподавал в академии, и я знал, что он учил и Жукова). Они получили томик цитат Бакирева (человек из особого отдела Генштаба, у которого я получал секретные кодовые таблицы и шифры), поэтому их не удивит ваш юмор и идиомы.

Жуков от неожиданности довольно долго молчал, потом матюгнулся, громко кому-то что-то крикнул принести и только после этого произнёс:

– Ну, ты даёшь, крестник! Тебе у Меркулова пахать надо, а не тракторами управлять. Ладно… тогда посылай за своим счетоводом Пителиным, у него колхозный гроссбух должен быть, по нему сальдо и другие ваши показатели будем сводить.

Как я понял, Жуков предлагал использовать генштабовские коды, которые действительно у Пителина были. Но они имелись и у штаба 11-го мехкорпуса, а начальник разведотдела этого корпуса Пугачёв вполне мог их заполучить и передать немцам. Казалось бы, безвыходная ситуация, но тут у меня мелькнула мысль, что нужно действовать так же, как обычно я общался с Пителиным – сеанс связи не больше пяти минут, и после этого менять частоту. И при разговоре никаких армейских шифров не использовать, так как именно кодовые слова больше всего привлекают немцев, сканирующих радиоэфир. Наверняка простые армейские специалисты, прослушивающие радиоэфир, не асы этого дела, да и русский язык вряд ли знают в совершенстве, поэтому реагируют только на слова, которые написаны у них в методичке. Асы прослушивают серьёзные каналы связи – армейские или фронтовые. Вот и надо воспользоваться каналами, которые прослушиваются только рядовыми связистами. Все эти мысли промелькнули в голове молниеносно, Жуков вряд ли почувствовал заминку в разговоре – только он мне предложил воспользоваться штабным журналом кодов, как я ему тут же ответил: