Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников

Когда проход стал тесноват для двоих, Антон, до этого молча шагавший рядом, сказал:

– Иди ты первая.

– А что так? – поинтересовалась Аля.

Тошка хмыкнул.

– Ракурс уж больно привлекательный.

И она пошла первой, но недолго: высота тоннеля уменьшалась наперегонки с шириной и уже через несколько шагов Але пришлось опуститься на четвереньки. Позади запасливым ежиком запыхтел Тошка. Тяжелый рюкзак придавливал его к земле, как не по силам подобранное яблоко.

Какой он у меня игривый стал в последнее время, отметила Аля. Чувствует, кот, что недолго осталось резвиться, вот и…

Она не успела закончить мысль, не успела напомнить себе, что, вообще говоря, подобным мыслям не место в голове учительницы младших классов, не успела покачать головой с притворным осуждением и вынести себе устное порицание: «Ох, Алька, и кто только тебе доверил воспитание подрастающего поколения!» Возможно, она не успела сделать еще множество вещей, о которых даже не думала в тот момент, когда ожившая земля ударила ее в локти и в колени и подбросила до потолка.

Голова дернулась назад, врезалась во что-то затылком, и снова качнулась вперед, так резко, словно не сидела на шее, а всего лишь держалась на тонком ремешке от каски. Стало темно. Аля рухнула вниз, полубоком, на этот раз хотя бы успев выставить перед собой руки. Почему так темно? – подумала она и снова взлетела под потолок. Позади… нет, теперь почему-то слева о чем-то истошно вопил Тошка.

– А-а-а! – взвизгнула Аля и почувствовала, что сидит на мягком месте, которое из вполне приличного филе превратилось в отбивную. – Почему…

Луч света из Тошкиного налобника психопатически метался над ее головой, с трудом прорезая пласты воздуха, в одно мгновение потемневшего от поднявшейся изо всех щелей вековой пыли.

– …так темно? – закончила Аля, и только обнаружив, что не слышит собственного голоса, обратила внимание, какой гул стоит вокруг. Как на переменке, почему-то подумала она.

Неожиданно совсем рядом возникла Тошкина голова, сперва ослепила ярким светом в глаза, потом повернулась в сторону, туда же, куда указывала его рука.

– Что там? – неслышно прокричала Аля, и мать-земля заботливо подбросила свое близорукое дитя на каменной ладони. Смотри, малыш!

Трещина. Аля разглядела ее очень отчетливо, потом ударилась козырьком каски о какой-то выступ на потолке, прикусила язык и некоторое время больше ничего не видела. Но она запомнила: локоть дал трещину. Вообще-то трещины змеились и разбегались уже повсюду: на стенах, под ногами, над головой, но только та, на которую указал Тошка, опоясывала проход сплошным рваным кольцом и только в нее можно было без труда просунуть, допустим, руку.

События сменяли друг друга часто и без перехода, моргнешь – и картина мира изменится, как будто Аля оказалась внутри детского калейдоскопа. Вот только камешки, которые подпрыгивали вместе с ней и ударялись друг о друга с пыльным грохотом, не были ни легкими, ни цветными.

Рядом снова оказался Тошка, косолапый и подпрыгивающий, как первый лунный космонавт, он сделал что-то с ее каской, отчего снова стало светло, и прокричал в самое ухо:

– Вперед! Бегом!

Аля послушно побежала, если перемещение с опорой на четыре точки можно назвать бегом. Пятно света плясало по земле точно между ее руками, Аля боялась поднять голову и увидеть, как из потолка вываливаются целые глыбы. «Мимо! – радовалась она всякий раз, когда ее обдавало шрапнелью мелких осколков. – Опять мимо!»

– Куда? – рука мужа грубо схватила за плечо, развернула на 180 градусов. – Я же сказал: вперед!

– Что? – она остановилась в растерянности, и в этот момент булыжник размером со зрелый арбуз, краем скользнув по каске, ударил Алю в левое плечо.

В очередной, уже не черно-белый, а какой-то бледно-розовый, узор калейдоскопа Аля вписалась маленьким и кричащим скорчившимся на полу комочком. Еще несколько узоров она просто пропустила. К реальности ее вернула новая вспышка боли.

– Куда попало? Ты слышишь? Куда тебе попало? – прямо в лицо орал Тошка, тряся ее как раз за выбитое плечо.

Она проскулила в ответ что-то жалобно-невнятное и попыталась отстраниться.

– Давай сюда! – он втолкнул ее, ничего не соображающую, в какую-то треугольную нишу на стыке стены и пола, скомандовал: – Жди здесь. Я мигом, только вещи… – и походкой уже не космонавта, но лунохода уполз-укатил куда-то на четвереньках, обеими руками, толкая перед собой увесистую глыбу рюкзака.

Вернулся Тошка действительно почти сразу же, налегке, но нескольких секунд его отсутствия хватило, чтобы коренным образом изменить всю дальнейшую жизнь Али или, выражаясь литературным языком, переломить.

Земля содрогнулась в последнем пароксизме – камни, булыжники и целые куски стены просыпались на Алю уже не дождем, а водопадом – и успокоилась. Сразу стало неестественно тихо. Где-то вдалеке, в других ответвлениях и переходах что-то еще долго рушилось и перекатывалось, но то место, где осталась погребенная заживо Аля, как будто накрыло стеклянным колпаком тишины. Только шепот осыпающихся песчинок, только гул в голове и далекое испуганное:

– Алька! Алюнь, ты где?

Где она? Аля не могла ответить. Потому что не знала и потому что не могла пошевелить вдавленным в грудь подбородком, чтобы произнести хоть слово. В последний момент перед обрушением она успела пригнуть голову, закрыть лицо ладонями, а из локтей и коленей сделать домик для живота, так что большинство ударов пришлось по пальцам рук, по ногам и по пластиковым бокам каски. Аля ощущала давление на неловко подогнутую ногу, на плечи, что-то острое упиралось в шею сзади. Не видя ничего вокруг, даже прижатых к лицу ладоней, Аля лишь приблизительно представляла себе положение, в котором оказалась. Сидит она или лежит, засыпало ее целиком или только по плечи? Судя по тому, с каким искажением доносится до нее Тошкин голос, скорее всего, целиком.

– Аленька-а-а!

Какой глупый. Он ведь сам учил ее никогда не кричать в местах, где есть опасность обвала или схода снежной лавины. Или все, чего следовало опасаться, уже случилось?

Странно, но ей совсем не было больно. Хотя, по идее, должно бы, вон сколько камней нападало со всех сторон, целый курган. Однако же не болело ничего, даже левое плечо, которое еще недавно вопило так, что Аля опасалась стереть зубы в порошок. В зубной, ха-ха, порошок. Как будто боль закончилась вместе с грохотом и камнепадом. Кто-то нажал на кнопку, как в радиоприемнике, и боль утихла. Или переключилась на другую волну. Или просто превысила некую максимально допустимую для живого человека норму, и в Алином организме сработали какие-то внутренние предохранители, понижающие чувствительность нервных окончаний. А может… она больше не является живым человеком?

Да нет, глупости, ведь все остальное она по-прежнему чувствует. Вот щека уперлась во что-то шершавое. Вот песчинки с воротника щекотно стекли за шиворот. Вот мужнины сапоги тяжело прохрустели совсем рядом, его руки дотронулись до ее пальцев, прикоснулись к жилке на шее.