Женское счастье - Наталья Никишина

— Почему?…

— Почему со мной так вышло? — Глеб устало вздохнул. Он мог солгать этой красивой женщине, которую вспоминал иногда. Вспоминал с неясной тоской и сожалением, словно упущенную мысль или оставленный на потом праздник, который уже не случится. Да, он мог солгать, надеть привычную маску пофигиста, по собственному желанию выбравшего свободную и ленивую жизнь человека, не обремененного делом. Но ему надоело лгать себе и другим. Он знал наверняка, что ей действительно хочется знать о нем правду, и Глеб ответил честно:

— Пороху не хватило, Лиза, воли. Мне ведь все шло в руки само, играючи. Я даже к экзаменам в своих институтах никогда не готовился. Знал, что повезет, что вытащу билет, который знаю. А когда сорвалось раз, другой, я обозлился. Ах, не хотите меня, гениального, так пошли вы к черту! Мне все казалось, что они спохватятся, опомнятся, прибегут…

Попросят меня: сделайте, поставьте пьеску… А никто не бежал и не просил. Да и время, оно ведь так быстро летит. Сначала ты все еще мальчик, подающий надежды, а потом раз — и ты безнадежный неудачник… А ты, Лиза? Расскажи о себе! Почему ты не пошла в театральный?

— Бог с тобой, какая я актриса, только на одну роль…

И они вновь замолчали, но уже теплее и проще, словно какая-то ниточка восстановилась и протянулась от одного к другому.

Потом еще долго сидели в ночном дворике в круге мягкого света лампы на столике и говорили о последних фильмах, книгах. Лиза рассказывала Глебу о ребятах из студии. Сказала, что Валерка нелепо погиб еще в начале 90-х. А Эллу Львовну она навещает иногда. Однажды в особо тяжелые времена Лиза жила у нее с месяц. Когда Лиза расплачивалась за ужин, Глеб отвел глаза и промолчал. Потом они, оставив Лизину машину на стоянке, пошли бродить по центру города. В одном из полутемных переулков Глеб не выдержал и сделал то, чего ему невыносимо хотелось с первой минуты встречи. Он крепко, почти мучительно прижал Лизу к себе и всем телом ощутил ее худобу, гибкость и нежность. Так, обнявшись, они постояли несколько определяющих все их будущее минут, пока Лиза осторожно не высвободилась и не потянула Глеба за руку:

— Пойдем.

И они поехали к Глебу.

Некоторые вещи и книги в комнате Глеба были знакомы Лизе по давним дням. Она помнила и этот томик Ходасевича, и этот клетчатый плед на диване. У нее не было вещей, знакомых с детства, несущих память о прошлой жизни, и теперь она испытала томительное чувство возвращения в себя прежнюю. На какое-то время она стала нескладной девчонкой, обожающей и отвергаемой. Но тут же, вернувшись в себя теперешнюю, отчетливо поняла, что она сильна и свободна. Лиза положила на полку затрепанный томик и глянула на Глеба, сидящего в кресле. В ней больше не было восхищения и сладкого ужаса, но чувство, охватившее ее, оказалось не менее сильным. Ровное и теплое, будто отныне он стал ей братом или другом. Она подошла к нему и обняла, и легко, словно и не расставались никогда, они соединились как две половинки высшего существа в любви и покое. И ночь была темна, горяча и нежна… И слова были просты, а шепоты жгучи…

На рассвете, когда Лиза вдруг уснула на полуслове, тяжелая тоска, почти ощутимая физически, упала на него. Вглядываясь в ее бледное, даже во сне страстное лицо, он ясно увидел их будущее, подробно и беспощадно. Он увидел много таких ночей в любви и счастье и много дней, для нее заполненных делом, а для него — ожиданием ночи. Он представил себе ее знакомых, которые будут лениво наблюдать за ними и, понимающе усмехаясь, станут спрашивать при случае: чем вы занимаетесь? И Глеб будет отвечать, что он, вообще-то, режиссер, но как-то пока не складывается, что когда-то он поставил спектакль в Москве и знает такого-то и учился с таким-то… И Лиза будет издали тревожно следить за разговором и улыбаться ему ободряюще и устало… Утром Глеб проводил ее сдержанно, почти холодно.

А еще через два дня она появилась у него вновь, с дикой идеей. Лиза предложила Глебу выйти к ней на работу одним из директоров. Она сразу назвала сумму оклада. Глеб, рассеянно глядя мимо нее, уже почти произнес слова отказа, но вдруг понял, что сможет видеть ее ежедневно, и вместо твердого «нет» у него вырвался вопрос:

— Что же я буду там делать, ведь я в твоей работе ничего не смыслю?

— Не переживай, все у тебя получится. Займешься представительскими вопросами. Будешь общаться с нашими партнерами из Франции. Ты говоришь по-французски? В остальном я тебя поднатаскаю.

По-французски Глеб говорил прилично. Идея уже не выглядела такой сумасшедшей, и он согласился.

Первые два месяца показались ему кошмаром. Не радовали даже деньги. Офис и его обитатели наводили на Глеба непроходимую тоску. Разговоры о деле казались птичьим щебетом без смысла. Вставать по утрам под будильник было невыносимо. Он что-то тупо набирал в компьютере. Изучал какие-то договоры и брезгливо разглядывал красивые флаконы и баночки. Сам себе он казался инородным телом в этой плотной среде. Вокруг ходили самоуверенные и деловые юнцы, сновали прелестные барышни и тяжело, но стремительно рассекали пространство мужчины в серых костюмах. Но Лиза почти ежедневно говорила с ним, давала мелкую и понятную работу, спрашивала совета, предварительно объяснив суть вопроса. Когда он совсем терялся, она смеялась и требовала: «Представь себе, что все это — спектакль… Теперь все проще, правда?» Постепенно в его голове уложились сведения о фирме и партнерах, данные о парфюмерных линиях и рекламных компаниях. В чужих деловых разговорах стал проявляться смысл. Но, видимо, он все же не выдержал бы всей унизительности положения случайного человека, если бы не приезд французских партнеров.

Глеб возил их по филиалам и магазинчикам, переводил Лизины объяснения и все время ловил на себе взгляд немолодой француженки, восторженный и теплый. Наверное, из-за того, что давно никто не поглядывал на него с такой симпатией, на фуршете он разошелся не на шутку, показывал какие-то смешные сценки из парижской жизни. А потом, уже не совсем трезвый, принялся разглагольствовать о сути запахов. О каком-то театре теней и ароматов. О том, что запахи должны провоцировать… О том, что мир утонул в сладости и требуется шокирующая нота естественной горечи, а девиц для рекламы духов и кремов нужно брать из трущоб. Француженка не прерывала его, более того, спросив разрешения, записывала что-то за ним в блокнотик и кивала.

Наутро Глеб с отчаянным стыдом вспоминал свое выступление, Лизин тревожный взгляд и радовался, что она не понимает французский. Но уже через неделю из Парижа пришел факс, и с ним оформили договор на покупку его авторской идеи для новой рекламной кампании. Подписывая бумаги в Париже, Глеб все еще не верил, что происходящее не идиотская шутка и что его невнятные образы принесли ему немалые деньги. Лиза радовалась за него, но где-то на дне ее светлых глаз таился вопрос. С той первой ночи Глеб избегал близости, и они виделись лишь на работе.

Через полгода работа стала доставлять Глебу некоторое скучное удовлетворение, люди вокруг обрели глубину и характеры, а у него самого появилась ровная и уверенная манера настаивать на своих оценках и предложениях. Глеб научился без выкрутасов и напрасных метаний преодолевать участки мертвой волокиты, свойственной всякому коммерческому предприятию, и искать небольшие островки творчества, которые в их с Лизой деле все-таки имелись. Ему нравилось обсуждать с ней подробности, и он частенько излишне затягивал эти обсуждения без посторонних, чтобы еще и еще смотреть на нее близко, слышать, как она говорит: «Отлично, здорово сочинил». Родители радовались за него и смотрели умиленно. А «мусенька» иногда спрашивала: «Глебушка, почему Лиза так редко заходит?» Мать, в отличие от папы, прекрасно помнила тот давний роман, и Лизин успех в спектакле, и Глебов с ней скоротечный разрыв. Лиза действительно заходила редко, но была весела и спокойна, охотно болтала с его стариками. А с мамой делилась какими-то своими секретами. Именно ей она сказала то, чего никогда не говорила Глебу: что она очень переживает за свою маму, которую лечили лучшие врачи, кодировали и применяли иглотерапию, но та по-прежнему пьет… Рассказывая об этом Глебу, «мусенька» смотрела в сторону, словно хотела заговорить о чем-то другом, но так и не решилась.