Звезды падают вверх - Анна и Сергей Литвиновы

В компьютерах железнодорожного вокзала и авиакассах человека по имени Иван Кольцов не значилось. Не смогли припомнить его лицо ни автобусная, ни авиационная, ни железнодорожная кассирши. Ничего не говорила его внешность и милиционерам.

В 18.20 капитан Петренко, до предела измученный, уселся на дальнюю лавочку аллеи, ведущей к морскому порту. Набрал прямой номер полковника Савицкого. Когда соединение установилось, горестно выдохнул в трубку:

– Владимир Евгеньевич, я его упустил…

На следующее утро – 14 августа. 5.30. Где-то в Воронежской области. Иван Кольцов

Старый поезд подрагивал и скрипел. За вагонным окном тянулся серенький предрассветный пейзаж.

Иван Кольцов не спал. Он лежал на верхней полке, отвернувшись к стене. Подтянул колени к подбородку, опустил голову к груди. Его поза точь-в-точь напоминала положение младенца в материнской утробе. Глаза рассматривали бессмысленные узоры на вагонной перегородке.

«Что происходит? – думал капитан запаса. – Что со мною происходит?»

Об этом он бесконечно думал с той самой минуты, как в душной ночной кабине переговорного пункта в Абрикосове узнал о смерти Марины.

Что произошло тогда вечером одиннадцатого августа, вслед за тем ослепительным приступом ярости, которая накатила на него? Что случилось после того, как внутри его словно взорвался раскаленный огненный шар и он в ярости, не помня себя, заорал жене: «Да будь ты проклята! Чтоб ты сдохла!»?.. Он помнил только, как схватил веши, хлопнул дверью и скатился по лестнице… Но… Может, что-то произошло еще? Еще что-то – после этой вспышки безумной, нечеловеческой злобы? Быть может, он ударил ее? Может, у него в руках оказалось что-то тяжелое? И он убил ее? Или так: он ударил ее, она упала, и… Нет-нет, он не делал этого! Он не мог этого сделать!.. Он не мог… А вдруг это все же он?

Или… Или: все-таки произошло то, о чем его предупреждал Веничка? Да нет, быть не может!.. То Веничкино письмо было полным бредом. Абсолютным бредом. Письмом совершенно спятившего человека… Об этом ему, Кольцову, тогда так и сообщили. Самоубийство в результате приступа острого психоза; острый психоз вызван злоупотреблением спиртными напитками. Но… Правда ли это – то, что ему написали? Может, правду-то написал как раз Веничка?

Они познакомились с Веничкой в госпитале, своего рода санатории, летом тысяча девятьсот восемьдесят пятого.

Прекрасное времяпрепровождение для двадцатилетних курсантов. Палаты, невозможно себе и представить, на одного. В палате-келье – широкая кровать, ковры и телевизор. Да-да, цветной телевизор. И изумительная кормежка. Икра, балык, крабы, сырокопченая колбаска… Кто курит – тому по пачке сигарет в день. Да не простых, советских или болгарских, а самых настоящих «Мальборо» – пять рублей на черном рынке! Прямо-таки царские условия. Точнее – цековские…

Вокруг корпуса – парк. Футбольное поле, корт, волейбольная и баскетбольные площадки. В корпусе – бильярдная, сауна… И делай что хочешь. С утра до вечера – что хочешь… И за каждые сутки сладкого безделья обещали еще и заплатить по пятнадцати рублей. Четыреста пятьдесят «рэ» в месяц!

Отлучаться, правда, за территорию строжайше запрещено. Санаторий огражден бетонным забором, четыре метра в высоту. Поверху стены – колючка, да еще под током. По периметру дежурит БОН – батальон особого назначения: солдаты с овчарками.

И еще условие: никакой выпивки. Абсолютный сухой закон. Сказали: узнают, что выпил, выгонят немедленно и ничего не заплатят. Плюс накатают телегу в училище. Да никто и не стремился особо. Ребята подобрались хоть молодые, резвые, да не слишком пьющие. Был, правда, один случай – экспедиция, побег в ближайший винный магазин. Но и тот закончился ничем: лето восемьдесят пятого, Горбачев начинал закручивать гайки по части алкоголя…

И еще никаких баб. На территории их вообще не было ни одной. Санитарки, уборщицы, медсестры, повара, посудомойки – все мужики. Не говоря уж об администрации и врачах. Настоящий мужской монастырь.

Но, если не лежать лежмя, а нагружать себя – футбольчик, волейбольчик, баскетбол… – вполне можно прожить без баб. Даже таким жеребцам, как все они. Побегаешь в день пять-шесть часов – спишь потом как убитый. Правда, когда на волю вырвались – ох, они и понеслись! Дорвались! Тогда он, в этом послемонастырском загуле, и встретил Марину… И женился как миленький…

Да, санаторий-санаторий… Тогда бы догадаться, что бесплатных пирожных не бывает, что скатерть-самобранка бывает только в сказке, а за балыки-икру советская власть привыкла, чтобы с нею расплачивались. Кто-то совестью своей расплачивался, а они вот, кажется, здоровьем. Все его друзья уже, кажись, расплатились. Теперь и его, Ивана, похоже, пришел черед…

А тогда радовались!.. Делов-то! Два раза в день сдать кровь из пальца. Один раз в день – из вены. Все руки по-истыкали, санитары-сволочи! Утром и вечером – анализ мочи. И еще всякие там энцефалограммы. Увешают электродами, и давай: решай в уме уравнения, считай от ста к единице, декламируй стихи или устав. Плюс к тому: вечером, с восьми до девяти, после плотного ужина, еще одна обязательная процедура.

«Гаданье» – так это они между собой назвали.

Садишься в полутемной комнате. Каждый в одиночку. Перед тобой колода карт. Но не обычных игральных. Величиной они побольше и более квадратные, что ли. А на них – не валеты-дамы-тузы, а разные фигурки: то звезда, то волнистые линии, то знаки Марса или Венеры, как в генетике… И вот сидишь, карты лежат перед тобою на столе. Рубашкой вниз. Потом напрягаешься: мысленно пытаешься представить, что там за карта перед тобой лежит. Можешь руками над ней провести, можно даже рубашку пощупать… А потом надо сказать – вслух, в микрофон, – что там за карта у тебя под рукой. Потом переворачиваешь ее. Когда угадываешь. Когда нет.

Чаще, надо сказать, – нет… Куда как чаще… Ну, что ж, нет так нет… За это током не бьют, вечерней пайки не лишают… Обидно просто… Ну, берешь следующую карту. И все по новой: проводишь над нею рукой. Сосредотачиваешься. Пытаешься угадать… Переворачиваешь… Следующую… И так – в течение сорока пяти минут. А потом: все, спасибо, можете быть свободными, пожалуйте смотреть программу «Время».

О том, для чего они находятся в этом госпитале-санатории, им сообщили сразу же. Взяли с них подписку о неразглашении – без срока давности, пожизненную. Они, курсанты, сообщили им, являются участниками строго секретного эксперимента. Эксперимента по определению телепатических способностей человека. Исследования эти проводятся в сугубо военных целях и могут иметь, в случае удачи, важнейшее значение для укрепления обороноспособности Родины. Если в ходе эксперимента, сказали им, удастся выявить человека с повышенными телепатическими способностями, он немедленно поступит в распоряжение Главного разведывательного управления Генштаба. Такой военнослужащий может стать в СССР разведчиком номер один. Он сможет на расстоянии выведывать все тайны западных держав, узнавать коварные планы НАТО, быть в курсе зловещих приготовлений американской военщины, своим острием направленных против стран Варшавского договора и Советского Союза. Подобные эксперименты, сказали им, уже идут, в обстановке строжайшей секретности, в стане вероятного противника: в Англии, Франции, Израиле и США. Пока эти опыты там, на Западе, не увенчались успехом. Но только – пока. «И мы обязаны противопоставить планам натовской военщины свой адекватный ответ!» – так сказал на инструктаже седовласый статный человек. Человек был одет в штатский костюм, но выправка у него была военная, и ребята сошлись в мысли, что по званию он никак не ниже генерал-майора.