Флагман в изгнании - Дэвид Марк Вебер

Хонор старалась регулярно посещать службы. Хоть она и не была прихожанкой Церкви, но обязалась ее защищать и хранить. Были и другие важные причины. Ее публично проявляемое почтение служило ответом на обвинения критиков в презрении к Церкви, а готовность довольствоваться гостевой скамьей, не настаивая на месте в ложе, предназначенной в соборе столицы поместья персонально для землевладельца, вызывала возрастающую симпатию местных жителей. Ее упрямые от природы грейсонские подданные не могли не восхищаться тем, что она соглашается на малоприятный статус постороннего, но не притворяется верующей. А то, что, не будучи прихожанкой церкви, Хонор посещала ее регулярно, подчеркивало ее уважение к чужой вере.

Это была политика. Но, если говорить о личных чувствах, она приходила сюда и потому, что вправду научилась уважать Церковь, и потому, что вера занимала такое важное место в жизни ее людей. Чтобы понять их, Хонор должна была хотя бы так разделить с ними их веру. Кроме того, торжественное величие церковного обряда и музыки притягивало ее своей красотой.

Хонор была воспитана в Церкви Третьей Звездной Миссии (реформистской), но ее семья, как и большинство землевладельцев на Сфинксе, принадлежали «низкой» ветви церкви. Третья Звездная подчеркивала прямые индивидуальные взаимоотношения личности с Богом и содержала минимум собственно церковных структур. «Высокое» ответвление за последние несколько столетий обросло формальностями, но в «низкой» Церкви службы остались тихими и неброскими, и парадная пышность Церкви Освобожденного Человечества поначалу ошеломляла Хонор. Наверняка мать Хелен, священнослужительница, которая много лет назад проводила конфирмацию Хонор, фыркнула бы при виде всей этой «излишней кутерьмы». У матери Хелен хватало сомнений даже по поводу формализма «высокой» Церкви своего собственного вероисповедания. Но Хонор подозревала, что мать Хелен оценила бы красоту грейсонской литургии, а уж в искренности личной веры здесь не возникало никакого сомнения.

Тем не менее решение Хонор регулярно посещать церковь создало проблему именно для архитекторов. Места для посторонних всегда находились слева от нефа, рядом с алтарем. Такое размещение имело целью продемонстрировать доброжелательность к иноверцам. Их размещали среди прихожан не изолируя, как парий, но при этом они оказывались у всех на глазах. А главное, места эти располагались напротив ложи землевладельца, через всю церковь. Архитекторы решили, что если леди Харрингтон будет нарочито отдалена от полагающегося ей по праву места, то это вызовет недобрые толки. Хонор в этом сомневалась, но вопрос был не в ней, так что она позволила им найти решение, приемлемое для них самих. Компромисс был достигнут путем двух изменений в планировке собора, традиционной для всей планеты.

Вместо того чтобы поместить кафедру, как обычно, у правого края святилища, архитекторы поменяли ее местами с хорами. Кафедру они разместили слева, и соответственно им пришлось перенести ложу землевладельца на ту же сторону, чтобы не удалять ее от кафедры. Все это – как бы совершенно случайно – привело к тому, что ложа оказалась рядом с местами для гостей.

Хонор никогда бы не потребовала таких перемен, но она была тронута тем, как восприняли их харрингтонцы. Они не обиделись, а, наоборот, стали усердно подчеркивать преимущества своего собора над церквями с более традиционной планировкой. Кроме того, утверждали они, акустика у них была лучше.

Хонор улыбнулась воспоминанию, но тут же снова стала серьезной. Преподобный Хэнкс преклонил колена перед алтарем и пошел к кафедре. В каждом из восьмидесяти ленов Грейсона был столичный собор, и по древней традиции Преподобный каждое воскресенье вел службу в новом, проходя таким образом через все поместья. Когда-то, подумала Хонор, это был очень утомительный круг, но современный транспорт сделал его существенно легче.

Преподобный Хэнкс изменил расписание, чтобы приехать сюда именно сегодня, и она, как и все в соборе, гадала, чем это вызвано.

Хэнкс поднялся на высокую кафедру и посмотрел на собравшихся. Его белый стихарь сиял в свете, проходившем через цветное стекло витража, а алый орарь, знак его высокого звания, казался яркой вспышкой. Святой отец открыл лежавшую перед ним огромную книгу в кожаном переплете и склонил голову.

– Услышь нас, Господи, – начал он молитву, и его голос был четко слышен даже без микрофонов, – пусть наши слова и мысли будут всегда приятны Тебе. Аминь.

– Аминь, – повторили прихожане, и он снова поднял голову.

– Сегодняшний урок, – тихо сказал он, – взят из шестых размышлений, глава третья, стихи с девятнадцатого по двадцать второй «Нового Пути».

Он откашлялся, потом процитировал отрывок по памяти, не глядя в книгу перед собой:

– «Нас узнают и по делам нашим, и по словам из наших уст, которые есть эхо наших мыслей. Так пусть мы всегда будем говорить правду, не страшась показывать свою внутреннюю сущность. Но не будем забывать и о милосердии, о том, что все люди, как и мы сами, суть дети Божьи. Ни один человек не безгрешен; так пусть же он не нападает на братьев и сестер своих, но попробует договориться с ними, помня всегда, что, как бы мы ни высказались, Бог всегда знает стоящую за этим мысль. Не пытайтесь обмануть Его и проповедовать разделение и ненависть, прячась за Его словами, ибо все, кто чисты духом, даже если они чужды Новому Пути, все равно суть дети Его, а тот, кто ненавистью или злобой пытается ранить любое дитя Божье, служит злу и противен Отцу нашему».

Преподобный сделал паузу. В соборе воцарилась абсолютная тишина, и Хонор почувствовала, как со всех сторон собора на нее устремляются взгляды. Ни один человек, видевший и слышавший демонстрации против нее, не мог не понять, к чему клонит преподобный Хэнкс. Хонор заметила, что и сама затаила дыхание.

– Братья и сестры, – сказал наконец Хэнкс, – четыре дня назад в этом городе слуга Божий забыл о долге, возложенном на него этими строками. Переполненный собственным гневом, он забыл, что не следует нападать на братьев и сестер и что все мы были созданы детьми Божьими. Он выбрал не убеждение, а нападение, забыв, что сам святой Остин сказал нам, что мужчины – и женщины – могут быть преданы Богу, даже если знают его не в той форме, что мы. Любому, кто исполнен веры, трудно помнить об этом, ибо мы знаем свой собственный путь к Господу и, в отличие от Него, мы не бесконечны и не всеведущи. Мы слишком легко забываем, что есть и другие пути. Не всегда мы помним и то, как ограничено наше собственное восприятие в сравнении с Его видением и что Он, в отличие от нас, видит в сердцах всех и узнает своих детей, какими бы странными ни казались они нам.

Преподобный снова помедлил и задумался, сложив губы трубочкой, потом медленно склонил голову.

– Да, трудно не уравнять «другое» с «неправильным». Это трудно для всех нас. Но на тех, кто почувствовал Божье призвание служить Ему в качестве духовного лица, лежит особая ответственность. Мы тоже не претендуем на непогрешимость. Мы тоже можем совершать и совершаем ошибки, пусть даже с наилучшими намерениями. Мы обращаемся к Нему в молитвах и размышлениях, но иногда наши собственные страхи оборачиваются нетерпимостью и даже ненавистью, ибо даже в покое молитвы мы можем счесть наше собственное недоверие и боязнь нового – исходящими от Бога… И именно это случилось в вашем городе, братья и сестры. Священник заглянул себе в сердце и послушался не голоса Божьего, но своих собственных страхов. Своей ненависти. Он увидел вокруг пугавшие его перемены, бросавшие вызов его предрассудкам, и перепутал свою боязнь перемен с голосом Божьим, и позволил этим страхам привести его к служению неправде. В своей ненависти он отвернулся от самого важного из учений святого Остина: что Бог более велик, чем способен воспринять человеческий разум, и что Новому Пути нет конца. Нам всегда будет что узнать о Боге и Его воле. Мы должны измерять каждый новый урок истинами, которые уже дал нам Бог, но именно измерять, а не говорить сразу: «Для меня это ново – значит, это против воли Божьей».