Завещание Ленина - Рудольф Баландин

* * *

Почему же Ленин сделал упор на просвещение, а не предложил прежде всего организовать показательные колхозы? Ведь это мероприятие вполне осуществимо за три-четыре года, тогда как культурная революция, имеющая целью поголовное просвещение крестьян с изменением их мировоззрения, скоротечной быть не может. Дело в том, что Ленин понимал: в ближайшее время нет никакой реальной возможности обеспечить крестьян материальными «благами цивилизации» в виде техники, удобрений, транспорта, медицинского обслуживания, товаров широкого потребления.

Создалась критическая ситуация. Горожанам, рабочим и служащим требовалась сельскохозяйственная продукция. А что они могли предложить крестьянам взамен? Почти ничего, кроме бумажных денег и надежд на лучшее будущее при неопределенных сроках.

Предположим, удалось бы сравнительно быстро создать образцово-показательные коллективные хозяйства. Все равно они не превратились бы, как это еще возможно в случае с бюрократической системой управления, в подобия центров кристаллизации. Ведь надо осуществить не только организационное мероприятие. В случае перестройки всей системы сельского хозяйства необходимо иметь солидные материальные ресурсы. Но их-то и не было.

Именно поэтому Ленин не выдвигает волюнтаристских идей о повышении производительности сельского хозяйства в энное количество раз за рекордное короткое время. Он призывает к постепенному преобразованию деревни, к осуществлению всего того комплекса мер, которые он называет «культурной революцией».

В статье «О нашей революции» Ильич пишет: «Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело в недостаточно культурной стране. Но они ошибались в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим».

Завершает свою статью Ленин так: «Для нас достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной…» Какой-нибудь другой политик на этой высокой ноте и закончил бы свои рассуждения, но Ленин не желал создавать видимость того, что все будет гладко и просто. Он делает существенную оговорку: «…Но для нас эта культурная революция представляет неимоверные трудности и чисто культурного свойства (ибо мы безграмотны), и свойства материального (ибо для того, чтобы быть культурными, нужно известное развитие материальных средств производства, нужна известная материальная база)».

В связи с этим особое значение он придает развитию образования и предлагает, в первую очередь, по возможности увеличивать бюджет Наркомата просвещения. А в результате: «Народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе… К этому положению дел мы должны идти систематической, неуклонной, настойчивой работой и над его духовным подъемом, и над его всесторонней подготовкой к его действительно высокому званию, и, главное, главное и главное — над поднятием его материального положения».

Как с этим не согласиться!

* * *

Подведем итоги нашего краткого обзора последних работ Ленина. Как мы знаем, он не собирался писать завещание. У Владимира Ильича в начале 1923 года оставались вполне обоснованные надежды если не на полное выздоровление, то хотя бы на частичное. Ведь еще 20 ноября 1922 года он произнес речь перед депутатами Московского Совета. Говорил: «Мы социализм протащим в повседневную жизнь». Высказал твердую уверенность, что из «России нэповской будет Россия социалистическая».

Он диктовал не завещание, а статьи, содержание которых следовало довести до сведения либо только делегатов съезда (его письмо), либо широкой общественности. Поэтому его работы не объединены в одно целое, они фрагментарны, в них присутствуют, наряду с конкретными практическими советами и актуальными политическими решениями, замыслы, рассчитанные на далекое будущее.

Но надо отдать должное Ленину, — несмотря на тяжелую болезнь, он работал до последней возможности.

Он проявил незаурядное мужество и поистине беззаветную преданность своему делу.

В 1923 году в партии происходили сложные внутренние процессы. На первый взгляд, острые разногласия утихли. Но в действительности шла, можно сказать, перегруппировка сил. Это неудивительно. Болезнь Ленина прогрессировала, надежд на выздоровление оставалось все меньше. Вопрос о преемнике оставался нерешенным.

Между двумя наиболее вероятными кандидатами — Сталиным и Троцким — внешне сохранялись корректные отношения, но что-то подобное взаимному согласию не наблюдалось. Явного преимущества не было ни у того, ни у другого.

Сталин продолжал вести огромную и кропотливую текущую работу, проводя политику формирования партийного и государственного аппарата, строительства многонациональной державы СССР.

Деятельность Льва Давидовича в этот период объективно, как это ни странно, охарактеризовал его поклонник Д. А. Волкогонов: «Троцкий не любил будничной черновой работы. Уже к концу 20-го года он быстро как вождь «слинял»; его тянуло не к партийной трибуне, а к письменному столу, не к бесконечным заседаниям Политбюро, а на охоту; не в создаваемые коммуны, а в партийные санатории… Пока он упивался славой создателя Красной Армии, писал «Уроки Октября» и готовил многотомное собрание своих сочинений, Сталин прибирал аппарат, а значит, и власть к своим рукам. Беззаботность и тщеславие подставили Троцкому подножку в самый решающий момент: когда Ленин отошел от активных дел, а затем и скончался… Троцкий был нужен русской революции, пока был жив Ленин».

Сразу же возникает вопрос: а так ли уж нужен был Лев Давидович русской революции? Ведь он стал — вольно или невольно — главным поджигателем Гражданской войны, а это уже граничит с преступлением.

Утверждение о том, будто Сталин «прибирал» аппарат к своим рукам, по меньшей мере наивно для генерал-полковника от политики. В тех условиях свободных партийных дискуссий, да еще при живом Ленине, принципы подбора руководящих работников были совсем не те, что при Волкогонове, когда дело решалось келейно, по соображениям личной преданности, на основе демагогических заверений верности марксизму-ленинизму и пр.

По мнению Волкогонова, отчасти верному, «как только стал затухать пожар российской Вандеи, Троцкий стал быстро превращаться — кем, в сущности, он и был всегда — в талантливого политического публициста, оригинального литератора». Впрочем, о литературном даровании Троцкого, как мы знаем, более квалифицированно отозвался не политработник, а профессиональный писатель Алданов. А вот о его публицистическом таланте мы еще упомянем в связи с появлением «Уроков Октября».