Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Что же побудило в действительности владыку подставить соотечественника под удар? Угроза куда более болезненного разоблачения, чем покровительство хорошо законспирировавшемуся «агенту» римского костела или страшных магометан. Возникла она и вправду в Путивле после встречи с тремя иноками «Киевского братцкого монастыря» Епифанием Славенецким, Арсением Сатановским и Феодосием при следующих обстоятельствах. Выехав из Москвы 10 (20) июня 1649 г. в компании со «строителем» столичного Троице-Сергиева подворья (Богоявленского монастыря) Арсением Сухановым, откомандированным на Восток Посольским приказом ради описания «святых мест и греческих церковных чинов», Паисий достиг Путивля 25 июня (5 июля). 27 июня (7 июля) там же проездом остановились три вышеназванных инока, отправленные в Москву митрополитом Киевским Сильвестром Коссовым в ответ на грамоту Алексея Михайловича от 14 (24) мая 1649 г. с повторной просьбой прислать к нему учителей, кои «божественнаго писания ведущи и еллинскому языку навычны, и с еллинскаго языка на словенскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают». Славенецкий и Сатановский торопились в Москву учительствовать, Феодосии с «молебной грамотой» о милостыни для родного монастыря. Сопровождал их москвич, «торговой человек Перфирей Зеркалников». Пока Зеркалников оформлял у воеводы Плещеева паспорта и кормежные документы, старцы беседовали с людьми из свиты Иерусалимского патриарха, возможно и с самим патриархом. 29 июня (9 июля) Паисий особой грамотой подкрепил «мольбу» братских монахов о щедром подаянии. О старце Арсении в ней — ни слова 1(11) июля он уведомил московского царя о международных новостях из Турции и Польши, отметив в постскриптуме усердие пристава — И.Ю. Тургенева. И снова об Арсении Греке ничего.

Однако в тот же день произошло что-то, вынудившее Паисия приложить к письму отдельный лист с перечнем вин несчастного «дидаскала», а наутро 2 (12) июля проинформировать обо всем спутника — Арсения Суханова, который не преминул от себя отослать особый рапорт. Этот рапорт и подсказывает, что произошло. Паисий от кого-то из подчиненных узнал важную подробность задушевных бесед с тремя киевскими иноками: кто-то из ученой троицы проявил хорошую осведомленность, но не о прошлом, а о настоящем Арсения Грека — о службе переводчиком в штабе Богдана Хмельницкого. Опасность обнаружения возле Никона не папского или султанского «шпиона», а «связного» запорожского гетмана и побудила патриарха Иерусалимского немедленно нейтрализовать «учителя», подосланного Хмельницким, чтобы никто не успел бросить тень на репутацию Никона, потенциального союзника Украины в Кремле, 11 (21) марта 1649 г. не без помощи Паисия ставшего митрополитом Новгородским и Великолуцким, то есть де-юре заместителем патриарха Всея Руси. От того донос святейшего изобилует праведным гневом на «бусурманство» и «унеятство» еретика Арсения, а ключевая тема затронута вскользь: «Я его обрел в Киеве, и, зная он тот язык, говорил с полковником, и я взял его, а он не мой старец».

Полковник — это Силуян Андреевич Мужиловский, через которого Паисий вошел в контакт с вождем нарождавшейся казацкой республики. Но без Арсения Грека, владевшего «славенской» речью, диалог двух сторон едва ли бы состоялся. Знание помимо греческого и других «диалектов» (латинского и, возможно, турецкого), чему способствовали девять лет учебы в Венеции, Риме и Падуе, жизнь в Стамбуле, очень пригодились «черному попу» из Греции, поселившемуся по рекомендации польского короля в Киево-Могилянской академии, когда в июне 1648 г. на всем Приднепровье утвердилась революционная запорожская власть. Подозреваю, что ученый монах в поле зрения Хмельницкого попал не случайно. Богдан Михайлович вполне мог знать о «подвиге» Арсения, излечившего от припадка каменной болезни Владислава IV, за что и удостоился высочайшего направления в Киев под крыло митрополита Сильвестра Коссова. Скромный инок, немало переживший и повидавший, едва не сделавший головокружительную карьеру (за два-три года из рядового монаха поднялся до кандидата в епископы Мофтонские и Коронские), освоивший в Падуе врачебную науку, как никто подходил на роль личного переводчика и медика гетмана Хмельницкого.

Сохранились сведения о привлечении Адамом Киселем — главным медиатором Речи Посполитой — к консультациям с Хмельницким о перемирии Сильвестра Коссова. Не монах ли Арсений, родом из Фессалии (г. Трикала), в качестве переводчика сопровождал митрополита Киевского на встречу с гетманом?! Так или иначе, а к приезду патриарха Паисия в Киев в середине декабря 1648 г. ученый грек вошел в доверие к Богдану Михайловичу. И гетман, посовещавшись с иерусалимским владыкой, отпустил в Москву того, чьи знания и опыт должны были помочь склонить русский двор к вступлению в войну с Польшей, о чем в ту пору мечтало почти все население Украины. К сожалению, миссия Арсения Грека пресеклась на старте. Арсений Суханов про «дидаскала» известился от монаха Иоасафа, казначея Паисия. Тот, по-видимому, накануне вечером и переполошил хозяина, и ему же кто-то из киевлян неосторожно высказался об Арсении.

Иван Тургенев привез оба «извета» в Москву 25 июля (4 августа). Ученые монахи опередили его на тринадцать дней и положенный правилами расспрос в Посольском приказе уже прошли, ни о чем дискредитирующем старого товарища не обмолвившись. Однако угроза не миновала. Ведь они могли проболтаться и позднее, при любой подходящей оказии. Так что Тургенев поспел вовремя. Учителя риторики немедленно вызвали к судьям — Н.И. Одоевскому и М.Д. Волошенинову, которые к вечеру уличили монаха в том, что тот за короткий срок перебывал «униятом… бусурманом и потом… опять… униятом и во всем стал еретик и диявол», а в Россию заявился «еретическия плевелы сеять». Ночь и еще сутки арестант провел под охраной в доме Тимофея Степановича Владычкина, «в Белом городе, на Кулишках у Николы Подкопаива, у городовые стены». 27 июля (6 августа) государь вынес вердикт, почему-то довольно мягкий — ссылка на Соловки для исправления с отдачей «старцу доброму под крепкое начало».

Если мы вспомним, какой епархии до 1682 г. принадлежал Соловецкий монастырь, Новгородской, то можно подумать, что сам Никон позаботился о судьбе опального. Как раз нет. С 24 марта (3 апреля) 1649 г. он обретался в Великом Новгороде. Значит, Арсения спас кто-то другой, причем осведомленный о благосклонности к старцу митрополита. Кто же? Судя по всему, Б.И. Морозов, ибо отправкой на север «дидаскала» занялся не М.Д. Волошенинов, один из судей и светский хозяин Новгородского края, а дворецкий А.М. Львов, старый приятель Бориса Ивановича. А коли так, то контакт между греческим патриархом и русским боярином, по-видимому, все-таки состоялся. Определенно при посредничестве Никона, разумеется, сугубо конфиденциально, зато с любопытным результатом: обе стороны сочли за благо не торопить события, почему Никон и отлучился в Новгород, а Арсений обосновался учителем в Москве.

О наличии у старца высоких покровителей в Кремле летом 1649 г. свидетельствует и то, что перед самым его отъездом на Соловки, 30 или 31 июля (9 или 10 августа), в инструкцию для игумена Ильи вписали имя «старца доброго». Опять же кого-то при дворе очень волновало, чтобы ученый грек попал там, на острове, в хорошие руки. Этот кто-то не поленился навести справки и, взяв на себя функции монастырского игумена, конкретизировать, кому лучше надзирать за Арсением — «уставщику старцу Никодиму». 1(11) сентября 1649 г. отряд Владычкина добрался до Соловецкой обители, а через двое суток пустился в обратный путь, чтобы 26 октября (5 ноября) в Москве отрапортовать перед дьяками приказа Большого дворца о том, как его подопечного встретили на острове. А встретили настороженно, и прошло какое-то время, прежде чем монахи оценили кроткий и покладистый характер еще не старого, лет сорока, грека. Арсений легко приноравливался к нормам и обычаям тех мест, куда заносила судьба. Приспособился и к соловецкому распорядку, быстро вжившись в монашеский коллектив и завоевав уважение большинства монахов.