Когда уходит человек - Елена Катишонок

Странное чувство он испытал перед опечатанной дверью, задумавшись о непостижимом времени, когда вот эти затвердевшие плоские плевки сургуча охраняют его от вторжения в собственный кабинет надежней, чем патентованные замки. Никто за это время не пытался проникнуть сюда — сургуч, как Соломонова печать, уберег и дорогую зубоврачебную технику, и добротные кожаные кресла приемной. Местный управдом сверил предъявленную бумагу с профсоюзным билетом: «Вы и будете товарищ Ганич? Ну, располагайтесь», — и потянул за печати. Сургуч рассыпался коричневыми крошками, но веревка осталась висеть. «Дерни за веревочку — дверь и откроется», весело подумал доктор и, ухватив лохматую петлю маленькой, почти женской рукой, выдернул ее одним рывком, как гнилой зуб.

В воскресенье у гувернантки был выходной, Лариса уютно ленилась в кресле у балкона, а доктор Ганич с сынишкой гуляли по летнему городу. Обычно в это время они были уже на взморье, но в этом году из-за суеты с кабинетом дачу снять не успели.

— Я хочу еще малинового, — Юлик быстро, пока отец не сделал замечания, втянул растаявшую жижицу мороженого.

— А кто обедать будет? — доктор пытался быть строгим.

— Ну последний шарик, папа! И я не хлюпал, да?

— Ладно, — с удовольствием сдался отец, — последний. Решай: малиновый или шоколадный?

Любовь к мороженому кончается с детством, подумал доктор. Я тоже так хлюпал. Теперь люблю смотреть, как он ест мороженое. А скоро их будет двое: две вазочки с мороженым, две рожицы, две салфетки…

— Папа. Ну пап!

— Да, сынок?

— Малиновый.

Маленькая ладошка чуть-чуть липла. Когда они дошли до второго этажа, мальчик спросил:

— Кто там живет, папа?

«Жил», хотел поправить отец, но сказал иначе:

— Никто не живет. Пустые квартиры.

Такие же сургучные блямбы висели на бывшей квартире Гортынского (говорили, что он князь), и на двери их площадки, где жил старенький господин с невыговариваемой фамилией.

— Эрик говорит, что там живут призраки, — мальчик показал пальцем наверх, то ли напоминая о товарище, то ли из уважения к призракам. — А я не боюсь призраков. Вот подними меня — я дерну за эти штуки!.. Ты сердишься, папа?

— Пойдем скорее, мама ждет.

Да, доктор Ганич сердился. Сердился за то, что пробегал каждое утро мимо — раз, два… — мимо четырех сургучных клякс, не обращая на них внимания. И по-настоящему злился при недавнем воспоминании, как яростно сорвал такую же печать. Четыре человека сгинули — четверых припечатали — а я… а мы… Да много ли мы знаем друг о друге?!

Почти ничего — взять хотя бы семью учителя. Раньше, например, дочки всюду появлялись вдвоем, а теперь поодиночке. Дом сообразил намного быстрее дантиста, что близнецов больше нет, из двух сестер осталась одна — он различал девушек по голосам. Дом всегда дома, в отличие от жильцов…

Бруно Строд, бывший офицер, часто курил на балконе. Он тоже заметил, что сестры перестали ходить вместе, но нашел вполне резонное объяснение: одну барышню каждый вечер провожает кавалер. Естественно, что вторая ретировалась. Какая из сестер принимала ухаживания, Аня или Ася, он не задумывался, если вообще знал их имена.

Никто не заметил, когда исчезла вторая дочка, а учитель с женой превратились в пожилую пару, которых так любят авторы романов — для того только, чтобы заполнить их появлением вынужденные пустоты и добродушно посмеяться над ними вместе с читателем. Для этого достаточно придать им несколько анекдотичную внешность, нарядить во что-то нелепое и заставить изречь несколько благоглупостей.

Шиховы категорически не вписывались в романный шаблон. Тамара одевалась с прежней элегантностью, поскольку ничего нового купить было невозможно, да и не нужно. Возраст примирил ее со стремительно несущейся вперед модой, а безукоризненно подобранные дорогие вещи были рассчитаны надолго. Андрей Ильич с некоторых пор стал носить бородку — точь-в-точь как его прежний сосед князь Гортынский — и если раньше морщины вокруг губ делали его старше, то теперь аккуратная бородка с легкой сединой достойно соответствовала его сорока пяти годам.

Они часто отлучались из дому. Не в кино и не к друзьям, а по одному и тому же маршруту: на другой конец города, к отцу Андрея, который не только был его отцом, но и другом обоих. Когда-то Тамара, любимая ученица старого ботаника, была приглашена посмотреть редкую коллекцию горной флоры. «Leontopodium, эдельвейс благородный», прочла она.

— Цветок влюбленных, — дополнил надпись профессор.

Девушка недоверчиво рассматривала белую матовую звездочку. Снаружи послышались громкие шаги, дверь распахнулась —

— Совсем другой вид: это мой вертопрах, будущий адвокат, — профессор ласково улыбнулся. — К моим коллекциям он, увы, равнодушен.

Однако будущий адвокат тоже наклонился над застекленным ящиком, внимательно вглядываясь в отражение блестящих глаз, белого воротничка и маленького, плотно сжатого рта.

…Шиховы всегда жили очень замкнуто — не по нелюдимости характеров, а из-за самодостаточности друг другом, которая редко выдерживает испытание временем.

Получив известие от младшей дочки, они почти успокоились, тем более что отец Андрея принял новость на редкость невозмутимо, но тут же забеспокоился: «А как же Анюта?..»

Старшая дочка возвращалась по вечерам в сопровождении давнего, еще с гимназических времен, приятеля, то приближаемого до друга и наперсника, то отталкиваемого, с категорическим запретом не только появляться, но и звонить по телефону. Эрнст был терпелив, послушно переносил все причуды возлюбленной, как переносят явления природы. Ни Тамара, ни Андрей Ильич не вмешивались в сердечные дела дочерей, хотя оба сочувствовали «подружке», как они называли Эрнста.

Этой весной провожания подошли к концу, потому что пастор обвенчал фройляйн Anna Schikhoff c трепещущим от радости Эрнстом Крюгером, а в конце марта Шиховы, пожилые как никогда, стояли в порту, провожая последний пароход с немецкими репатриантами. От ветра слезились глаза. Сердце ныло от тоски и съеживалось от непонятного страха: зачем здесь так много солдат?..

Теперь они ждали почтальона с удвоенным нетерпением. Когда пришла открытка из портового города Данцига, дышать стало немного легче, хотя в лото играть не садились, да и некогда стало: начал прихварывать старый профессор.

Весна перетекла в лето, бывший офицер подолгу сидел на балконе, но едва ли он заметил исчезновение барышни Шиховой. В самом деле, что мы знаем друг о друге?..

В вазе на белом рояле стояла белая сирень — Леонелла выбрала самые пышные ветки. За окном, в саду, росла аметистово-лиловая, с крупными, набухшими цветками. Стоя перед зеркалом, Леонелла окунула лицо в ароматную кипень — точь-в-точь, как Лоретта Юнг в фильме «Тайный брак», она еще потом поднимала на любовника сияющие от счастья глаза.