Шанхайский цирк Квина - Эдвард Уитмор

Наступила ночь. Немые сцены из сотен пьес Но следовали одна за другой.

Поздно вечером двое актеров разрыдались над несравненным представлением, которое разыграли в тот день. С раннего утра никто не произнес ни слова, вместо этого они общались с помощью точных, безупречно рассчитанных положений рук, ладоней, тел. Даже без масок они прекрасно понимали друг друга.

Герати полностью раскаялся в том, что украл все деньги из тайных фондов токийского представительства Легиона Святой Девы.

Ламеро утешил его, заметив, что св. Бригита в милосердии своем совершила для него чудо и показала свою любовь к нему, уже загладив его вину, — ведь как раз прошлой ночью молодой легионер, пожелавший сделать последнее существенное пожертвование перед тем, как уехать за границу и вступить в армию, неожиданно внес сумму, которая вполне могла возместить недостачу.

И вот они обнялись, поплакали и приготовились расстаться. Пьяные, пробормотал Герати, как две бабочки, кружащие около свечи. Потому что оба они изгнанники, вдали от дома, и начинается война.

Потом, в дверях, они плакали друг у друга в объятиях. Именно тогда иезуит прошептал Герати на ухо первую строку молитвы, которая закрывала собрания Легиона и отпускала грех Герати.

Magnificat anima mea Dominum.

Помни, прошептал отец Ламеро, потому что в этих словах ты найдешь конец своих страданий. В них ты найдешь то, что ищешь в себе, как Спаситель был найден в лоне человечества. Теперь иди и помни.

Герати, шатаясь, вышел, зная, что запомнит слова молитвы навсегда, но зная и то, что больше никогда не осмелится прийти к Ламеро, потому что урок, который он усвоил в тот день, должен терзать его всю жизнь.

И он вспомнил эти слова, когда бежал в Мукден, чтобы приобрести собрание никудышных фильмов, а потом еще раз, когда бежал в Шанхай, чтобы раздеваться ночью в запертой комнате с закрытыми ставнями, показывать свои никудышные фильмы на стене, раздеваться ночь за ночью и все беззвучно повторять и повторять слова, которые он узнал за столом Ламеро, в застывшей сцене театра Но, слова, которые вызрели в двух бутылках ирландского виски и вертелись в волшебном фонаре помятого шанхайского кинопроектора, — за тридцать лет до того, как привели Герати к его истинному призванию, да возвеличит душа моя Господа.[25]

Опять дождь, прошептал отец Ламеро. До вас у меня не было гостей с самой войны, а теперь вы приходите уже не первый раз. Моя экономка выходит за покупками, но я сам никогда не выхожу, сижу здесь и работаю над моими воспоминаниями. Иногда в саду, но только когда тепло и нет дождя. Вы знаете, что такое перам?

Нет, сказал Квин.

Это племя из внутренних районов Борнео, и у них есть система некронимов. Когда умирает дед мужчины, тот принимает имя «Дед Мертв». Он носит это имя до тех пор, пока не умирает новый родственник, скажем, двоюродный брат, и тогда он становится «Кузен Мертв». Это продолжается до тех пор, пока у него не появляется сын, и тогда он меняет имя на «Отец Такого-то». Но, естественно, имя сына будет «Дядя Мертв» или что-нибудь вроде этого. И вот получается, что брата мертвого зовут «Отец Дяди Мертв». Чего только не придумают, чтобы запомнить брата. На первый взгляд, это неоправданно сложный окольный путь для такого примитивного племени. Но на самом деле это означает, что отношения между людьми сложнее, чем можно предположить, простые вещи могут быть совсем не простыми. Там, где дело касается детей Господних, все всегда непросто.

Отец Ламеро потер ручку кресла, набитого конским волосом. Квин кивнул сам себе и наконец задал вопрос, который давно собирался задать.

Отец, фамилия «Квин» что-нибудь говорит вам?

Старый иезуит вздохнул.

Да, понимаю. Я и сам об этом думал, и, кажется мне, я не очень-то уверен. Возможно, я слишком долго пробыл в этом доме совсем один. Этим утром, или, может быть, вчера, или несколько недель назад я просматривал указатель к моим воспоминаниям, чтобы найти имя, но его там не было. Возможно ли это? Боюсь, что да, и я не знаю, что вам сказать.

Священник расстегнул куртку с пуговицами не на ту сторону. Он вздрогнул. Какое-то видение промелькнуло перед его взором.

Когда вы впервые пришли сюда, медленно прошептал он, с вашим другом, на нем был золотой крестик, похожий на тот, что принадлежал Аджару. Он был чрезвычайно необычный человек, Аджар, он всегда нас удивлял. Как звали вашего друга? Ордос?[26]Тарим?[27]

Нет, Гоби.

Да, понимаю, пустыня, которую Аджар пересек по пути сюда. Тогда ошибки быть не может. Сорок лет спустя мы имеем те же три имени, у нас есть Аджар, у нас есть Гоби и у нас есть Квин. Он был ваш родственник, тот, другой Квин?

Это был мой отец.

Понимаю. Я никогда не слышал о вас, но я вообще мало знал о его личной жизни.

Где вы с ним познакомились?

Где-то… Не могу вспомнить.

Может быть, на пикнике?

Конечно, очень может быть, что именно на пикнике. Аджар, Лотман и я любили ездить на пикник в Камакуру. Там очень красивые сосновые рощи на холмах над морем.

Святой отец, а мог это быть пикник у моря? Или около поместья барона Кикути?

Барона Кикути? Которого барона Кикути? Первого или второго?

Того, который был важным человеком в тайной полиции. Она еще называлась Кемпейтай?

Да, называлась, прошептал отец Ламеро. Действительно называлась.

Может быть, вас на пикнике было четверо? Вы, Аджар, мой отец и еще один? И трое из вас были в противогазах?

Отец Ламеро вздохнул.

Противогазы, кротко повторил он. Отец, Сын и Дух Святой в противогазах. Как странно это вспоминать сейчас…

Ясный осенний день. Шел 1929 год. Отец Ламеро закончил изучать буддизм в Камакуре и собирался вернуться в Токио. В тот день Аджар предложил устроить пикник, и они вдвоем пошли на пляж. Ламеро думал, что там их ждет Лотман, но вместо этого их приветствовала супружеская пара — молодые мужчина и женщина, американцы.

Аджар представил супругов. Мужчину звали Квин. Его жену — Мейв.

По правде говоря, отец Ламеро уже встречал эту женщину при несколько других обстоятельствах. Но то ли он забыл, при каких именно, то ли решил не обсуждать эти обстоятельства теперь, с ее сыном, спустя столько лет.