Хроники времен Сервантеса - Владимир Фромер

То, что было потом, он вспоминал, как чудесный сон. Теплые мягкие губы, предельное напряжение всех сил, неимоверно — долгое головокружительное падение в бездонный колодец и внезапное осознание того, что все, чем он жил до сих пор, не представляет больше никакой ценности. В какое-то мгновение ему казалось, что у него вот-вот разорвется сердце, и он подумал, что это, быть может, лучшая из смертей. Он никогда ни до этого, ни после этого не испытывал чувства такой упоительной и разрушительной силы.

Джинна разрешила ему навещать ее раз в неделю в определенный час, и он теперь жил от свидания до свидания. Он так ничего и не узнал о ней. На все его вопросы она отвечала: «А зачем тебе это знать? Живи сегодняшним, а завтра будет завтра. Разве тебе плохо со мной?»

Ему было хорошо и даже слишком. Но и в лучшие их минуты его не оставляло тревожное чувство. Он понимал, что состояние почти абсолютного счастья, в котором он сейчас находится, есть результат необычайного стечения обстоятельств и что неотвратимый конец уже близок.

Наступил день, когда он, явившись в назначенный час, узнал, что она уехала. Куда — выяснить не удалось. Как метеор промелькнула она в его жизни и исчезла, оставив после себя яркий след. Мигель потом часто думал, что если бы он не знал, что означает близость этой женщины, то ему было бы легче ее забыть…

От душевной боли он заболел, метался в бреду, повторяя ее имя. Дон Ойос трогательно ухаживал за ним. Когда Мигель стал выздоравливать, он ощутил потребность поделиться своим горем и рассказал учителю все…

Дон Ойос долго молчал, теребя бородку. В его глазах появилось выражение далекой насмешки, сменившееся тревогой.

— Я слышал об этой женщине, — произнес он наконец. — Это Джинна Торрес, известная куртизанка. Вот уже два года она находится под покровительством герцога Альбы. Ни один мужчина не смеет приблизиться к ней, потому что перейти дорогу герцогу Альбе — это… ну, все равно что войти в клетку с голодным тигром. Черт возьми, сынок, тебе повезло. Страшно подумать, что было бы, узнай герцог Альба о вашей связи.

Мигель почувствовал себя так, словно пропасть разверзлась под его ногами. Пройдет много времени, и он напишет своему брату Родриго: «Прочность любви проверяется несчастьем. Так костер тем ярче светит в ночи, чем гуще окружающая его тьма».

* * *

— Пора тебе приниматься за дело, сынок, — сказал однажды дон Ойос. — В Мадриде находится сейчас доверенное лицо святого отца кардинал Джулио Аквавива. Хоть у него и красная шапка, но это совсем еще молодой человек. Всего года на три постарше тебя. Я когда-то имел честь учить его классической латыни. Более способного ученика у меня не было. Даже ты, Мигель, с ним не сравнишься.

— Я всегда говорил, что вы переоцениваете мои способности, — улыбнулся Мигель.

Учитель сердито посмотрел на него и продолжил:

— Святой отец послал его сюда, чтобы выразить нашему королю соболезнование в связи со смертью инфанта.

— Вы говорили мне, что государь не очень-то скорбел по поводу этой утраты, — заметил Мигель.

— Ну, да. Но это неважно. Приличия ведь должны соблюдаться. Так что король Филипп принял его преосвященство, но, представь себе, заговорил с ним по-испански, а этого языка Аквавива не знает.

— Ну и что было?

— А то, что кардинал чуть было не сгорел от стыда и теперь вот решил учить испанский. Он попросил срочно найти ему учителя, и я, разумеется, порекомендовал тебя.

— Вы очень добры. Но у меня ведь нет опыта преподавания. Боюсь, что его преосвященство будет разочарован.

— Не говори ерунды, Мигель. Ты отлично справишься. Завтра ровно в десять утра кардинал примет тебя.

— Вы его хорошо знаете, учитель? Он хороший человек?

— Очень хороший. Беда лишь в том, что он неизлечимо болен чахоткой и дни его сочтены.

— Так зачем ему потребовался испанский язык? — спросил пораженный Мигель.

— Я расскажу тебе одну историю. За день до казни Сократа его навестил один из друзей. Он очень удивился, застав в тюрьме учителя музыки, который принес с собой лиру и обучал Сократа новой песне.

«Как, — воскликнул потрясенный друг, — ты завтра умрешь, а сегодня тратишь время на какую-то песню?»

«Дорогой мой, — сказал Сократ, — когда же я выучил бы ее, если не сегодня?»

На следующий день ровно в десять секретарь в черной сутане пригласил Мигеля в кабинет кардинала Аквавивы. Это было просторное помещение, расположенное на верхнем ярусе небольшой виллы, стены которого были украшены гобеленами. В промежутках между ними в стены были вделаны полки с книгами и рукописными свитками. Напротив просторного окна находился письменный стол с мраморной чернильницей, перьями и бумагой.

Кардинал полулежал в удобном кресле с высокой спинкой. Колени его были прикрыты пледом. Изможденное болезнью худое лицо старило Аквавиву, но изумительной ясности и выразительности глаза заставляли забыть о его немощи.

— Приблизьтесь же, — сказал кардинал, с любопытством разглядывая юношу. — Ваш ректор, почтеннейший маэстро Ойос о вас самого лестного мнения.

— Дон Ойос очень добр ко мне, ваше преосвященство, и склонен преувеличивать мои скромные способности.

— Он сказал, что вы пишите и стихи, и прозу, и что лучшего учителя испанского языка мне не найти.

— Я ужасно боюсь разочаровать вас, ваше преосвященство.

— Если я приму вас на службу, то вам придется покинуть Испанию. Хочу также предупредить, что ваше место в моей канцелярии будет более чем скромным. Ну, что-то вроде пажа при королевском дворе. Вас это устроит?

У Мигеля радостно забилось сердце:

— Вполне, ваше преосвященство, я буду счастлив последовать за вами в Италию.

Вскоре кардинал со своей свитой возвратился в Ватикан, и Мигель оказался под одной кровлей с наместником святого Петра. Впрочем, это, разумеется, преувеличение, потому что в Ватиканском дворце свыше тысячи комнат, а, значит, столько же кровель.

Сначала Джулио Аквавива брал у Мигеля уроки каждый день. Он оказался исключительно способным учеником, но быстро уставал. Лицо покрывалось каплями пота, и надрывный кашель разрывал грудь. Как жалел и как любил его Мигель в эти минуты…

Постепенно уроки становились все реже, но жалованье Аквавива платил своему учителю регулярно и часто находил повод, чтобы его увеличить. Мигель мог теперь помогать своей семье и был почти счастлив.

Тем временем здоровье его господина продолжало ухудшаться. Тяжелый кашель все сильнее мучил его, и на белоснежном платке, который он подносил ко рту во время особенно сильных приступов, теперь оставались алые пятна. Было ясно, что линия жизни кардинала Аквавивы неуклонно сокращается. Впрочем, сам он относился к своей болезни с невозмутимостью стоика и однажды сказал поразившую Мигеля фразу: «Страх перед смертью — это результат неосуществившейся жизни».