"Як"-истребитель. Чужая судьба - Роман Юров

Когда паром выплыл на середину Дона, немцы начали артиллерийский обстрел. Это оказалось куда как страшнее, чем совсем недавно, когда пришлось пережидать его в окопе. Укрыться было негде – вокруг только река, да кожа реглана, а это слабая защита от осколков. Снаряды поднимали высоченные столбы воды, подбираясь все ближе и ближе, каждый мог стать последним. Это ужасающее ожидание, когда вокруг свистит смерть, а от тебя ничего не зависит, слепило из десятков стоящих на понтоне людей один организм. Слыша свист очередного снаряда, этот организм испуганно замирал, чтобы затем облегченно выдохнуть, когда фугас рвался в стороне. Напряжение на понтоне росло с каждым ударом весла понтонеров, с каждым сантиметром пройденного расстояния. От него некуда было деться, оно буквально висело в воздухе, усиливаясь и усиливаясь, и даже коллективный вздох облегчения скоро превратился в истерический многоголосый стон.

Едва паром уткнулся в заросший ивами противоположный берег, толпа народу с него хлынула подобно морской волне, стремясь оказаться как можно дальше от опасного места. Правда, далеко разбежаться этой волне не дали. На небольшой поляне, за переправой, укрытой от глаз немецких наблюдателей деревьями, переправившихся поджидало около взвода красноармейцев во главе с высоким лысым майором. Началась процедура проверки. Впрочем, пехоту и зенитчиков выпустили сразу, а вот одиночек и гражданских немного помурыжили, проверяя документы. И, видимо, проверяли не зря, потому как несколько человек из их разношерстной толпы отвели в сторону и оставили под конвоем. У Виктора тоже проверили документы, отобрали винтовку и благополучно отпустили.

Он шлепал по пыльной дороге, тяжело переставляя ноги и глотая сухую пыль. Солнце уже начало подниматься в зенит, припекая, пришлось снять реглан и нести его на руке. Но все равно от жары во рту пересохло, а пить было нечего. Не пить же от жажды водку? Вода была где-то впереди, где среди желтого фона степи, в зелени садов, белели белые стены хат, но до нее еще нужно было дойти…

Переправу Виктор прошел три часа назад и с тех пор без остановок двигался на юг. Там, позади, еще что-то громыхало, но это было уже далеко, не страшно и не опасно. Расплатой за пройденное расстояние была усталость. Сил почти не осталось, вчерашняя вынужденная посадка давала о себе знать. Все мышцы словно объявили забастовку и теперь отзывались болью на каждое движение. Глаз тоже покалывал, но это было нормально. Виктор специально развязывал повязку, чтобы проверить, цел он или нет. Глаз оказался цел, видел все, но веко пришлось поднимать руками, лицо на том месте сильно отекло. Обратно повязку он замотал вкривь и вкось, но это не имело значения – главное, что он видел.

Далеко в стороне и высоко пролетела от Дона четверка «мессеров». Воздух наполнился тонким гудением моторов, истребители немного покружили и ушли на северо-восток, под солнце.

Наконец Виктор догнал бредущую впереди подводу. В пустой телеге сидел сгорбившийся немолодой красноармеец. Кляча еле тащилась, но ездовой предложил:

– Садись, летчик, подвезу…

Саблин уже еле переставлял ноги и охотно подсел в телегу.

– Куда путь держишь? – спросил он, устраиваясь поудобнее.

– За снарядами для батареи.

– Снаряды – дело нужное… слушай, а воды у тебя нету?

Красноармеец протянул ему фляжку, и Виктор с большим удовольствием напился теплой невкусной воды. Она сразу проступила потом на гимнастерке, но стало немного легче. Он вдруг почувствовал, что как будто там, где-то в глубине его тела, ослабляется туго взведенная пружина. Веки стали словно свинцовые, мышцы налились тяжестью, и Виктор, не спрашивая разрешения, улегся на дно телеги и задремал.

Проснулся он довольно скоро, солнце почти не переместилось на горизонте. Телега застыла неподвижно неподалеку от придорожного колодца, красноармеец смазывал дегтем сбитую хомутом холку лошади. Кляча стояла понуро, словно неживая, нижняя губа отвисла. Она даже не отмахивалась хвостом от мух. Видно, много рейсов без корма и отдыха пришлось ей сделать.

– Гнедая-то совсем оплошала, – сказал Виктор, – как бы не околела.

– Кому сейчас легко? – огрызнулся солдат. – Я вижу, авиация наша нынче тоже не летает, а больше в пыли бредет. Вот и лошадка моя – фуража нет, трава выгорела, а сена не наклянчишься.

– Ну а вон ток колхозный проехали, там бы и набрал.

– Я ходил, пока ты спал, не дают. Мол, колхозное добро…

– Охренеть, – удивился Виктор. – Они там совсем уже? Ведро зерна не дали? А ну-ка пойдем еще раз, – сказал он, нащупывая в кармане ТТ, – и пару мешков захвати. Пистолетом и добрым словом можно выпросить что угодно.

То ли возымел свою убедительную силу пистолет, то ли уговоры, что здесь все равно скоро будут немцы и все зерно достанется им, но обратно они возвращались уже навьюченные полными мешками. У Виктора от тяжести мешка проснулась боль в побитом жесткой посадкой теле, но свой груз он все-таки дотащил. Пока повеселевшая лошадь хрупала ячмень, Виктор успел искупаться в колодезной воде и вволю напиться. Холодная вода ломила зубы, но казалась удивительно вкусной. Вскоре они поехали дальше, только уже повеселее.

Монотонно, покачиваясь в такт неровностям дороги, скрипела телега, неспешно топала лошадь. Мимо проплывали запорошенные пылью придорожные лопухи, виднеющаяся далеко впереди машина почти не приближалась – телега ехала со скоростью медленно идущего человека. Такое вот неторопливое движение навевало неторопливые мысли. Виктор глядел на колхозные поля, на медленно проплывающие степные курганы и думал, что вся эта земля скоро достанется врагу. И это было обидно. Разумом он понимал, что мы все равно победим, но горечь поражения и отступления была слишком сильной, чтобы от нее отмахнуться. Он честно дрался в небе с немцами. Сбивал, горел, снова сбивал, но изменить ход войны он был не в силах. Она была слишком велика для одного человека. И как ни уговаривал Виктор сам себя, как ни гнал прочь мысли, но все равно временами он признавался сам себе, что всего этого отступления, разгрома наших войск под Харьковом могло бы и не быть.

Если бы он еще тогда, сразу после попадания, принялся бы писать Сталину, Жукову, да любому облеченному властью – тому же Хрущеву, то у него был бы шанс. Но он не стал ничего делать и теперь жестоко корил себя. Ведь можно изменить историю. Пусть и чуть-чуть, но можно. Вдруг это спасет немного жизней? Наш народ и так настрадался в двадцатом веке, так почему бы немного не помочь советом из будущего и сберечь немного жизней. Вот только что будет потом? Мало того что сам наверняка помрешь, так вдруг таким вмешательством еще и третью мировую накличешь? И это Виктора останавливало. Правда, в последнее время останавливало все слабее и слабее.

Лошадь неспешно дотрусила до стоящей на обочине трехтонки, поравнялась. Виктор равнодушно скользнул взглядом на меняющих колесо вояк. Лица их показались знакомыми.

– Тпру-у, тормози, – сказал он красноармейцу и выскочил из телеги. – Здравия желаю, товарищ старший техник. – Он разглядел среди столпившихся у машины людей старшего техника их эскадрильи – Агафонова. – Вы случайно не по мою душу?