Екатерина Фурцева. Любимый министр - Феликс Медведев

— Конечно, Фурцева жила, работала, командовала культурой и искусством в сложное время. Народный художник России Михаил Курилко как-то заметил, что красивая, обаятельная женщина среди мощного коллектива вождей — само по себе достаточно необычно. «Мы все помним торжественную галерею руководителей страны, портреты которых строем стояли вдоль Гостиного Двора на Невском проспекте перед очередным революционным праздником, — размышлял он. — Гигантские портреты вождей в черном одеянии с плечами таких же гигантских размеров. Среди них — одинокая женщина с такими же плечами». Ему, как художнику, вся эта очень разная по характеру и человеческой ценности компания уже тогда внушала тревожные чувства. Он говорил, что объединенные ремесленным неумением портретиста, мужские фигуры словно давили единственную среди них женщину, защищенную только нарисованными мощными плечами.

И вправду, драматические события в жизни Екатерины Алексеевны, жестокая несправедливость по отношению к ней коллег ощущались многими во всей своей неприглядности.

Особенно эту диспропорцию ощущали деятели культуры, понимая всю сложность положения Фурцевой в кремлевском окружении. Ведь мало кто из этого окружения посещал театры, а по уровню культуры в стране судили только по гала-концертам в Большом театре и Кремлевском дворце, куда были вынуждены ходить по праздничным и юбилейным датам. Тот, кто с пониманием относился к ее функциям и разбирался в хитросплетениях лабиринтов власти, сочувствовал и с уважением относился к деятельности Екатерины Алексеевны.

Из воспоминаний художника-реставратора Саввы Ямщикова:

— Первая встреча с Екатериной Алексеевной была случайной, но запомнившейся. Я учился на первом курсе исторического факультета МГУ, тогда он был на Моховой. Как-то выходил из метро у Театральной площади, шел к университету мимо здания Совета министров, напротив гостиницы «Москва». Вижу, у входа в Совмин стоят черные правительственные машины, кажется ЗИСы, тогда не было такой охраны, как сейчас. На тротуаре группа мужчин, присмотрелся — Косыгин, Громыко и другие, рядом с ними стояла женщина, я сразу обратил на нее внимание — редкой красоты ноги, элегантное пальто, красивая прическа, не мог понять, кто это, решил — иностранка. Потом рассказал своим друзьям и был удивлен, когда от них узнал, что это была Фурцева.

Следующий эпизод тоже запомнился. Мы с другом были в консерватории, сидели в первом ряду, с приветственным словом выступала Фурцева. Опять обратил внимание на ноги, настолько они были изящны, что это осталось в памяти, так же как ее облик и манера говорить.

Уже позже мне довелось иметь с Екатериной Алексеевной разговор по работе, когда я понял, что она может решать дела без проволочек.

Хрущев собирался ехать на пароходе по трем скандинавским странам. К этому событию приурочили выставки в Стокгольмском Национальном музее. Привезли экспонаты — подарки шведских королей царской династии Романовых — седьмой век, серебро. В постоянной же экспозиции музея красовалось серебро шведское. Оно блестело, сверкало, и рядом с ним привезенные из СССР раритеты казались тусклыми, неухоженными. Местный реставратор, российский эмигрант первой волны Борис Титов, увидев наше серебро, предложил мне почистить его специальной пастой. Я растерялся, не зная, как быть: ведь в Москве меня могли обвинить в самовольном снятии патины. Посоветовался с советским послом Гусевым, он предложил позвонить Фурцевой и все ей объяснить. Набрал номер московского телефона и дал мне трубку. Я, конечно, волновался, но, взяв себя в руки, объяснил министру суть проблемы. Екатерина Алексеевна дала команду: «Чистите, мойте, если это надо». И вдогонку послала в посольство телеграмму с разрешением «обновить» серебро. Я как в воду глядел — потом в Москве мне влетело, но я показал телеграмму Фурцевой, и все обошлось.

С ее решимостью я сталкивался не раз. Мои друзья Василий Ливанов и Сергей Алимов нашли чердак за зданием Большого театра, со стороны служебного входа. Нам нужно было помещение для художественных мастерских. Решить на уровне райкома мы ничего не могли — место считалось «запретным». Вася Ливанов попросил о помощи заместителя министра культуры Попова. Вопрос мурыжили несколько месяцев. Тогда Ливанов и Алимов пошли на смелый ход. Дверь в министерство была открыта, с внутренней стороны сидел пожилой швейцар, широкая лестница вела на второй этаж к кабинету Фурцевой. Ребята разбежались через улицу Куйбышева и чуть ли не взлетели на второй этаж, где увидели Фурцеву. Застыли перед «светлыми очами». Она будто не удивилась нашему появлению: «А что у вас?» Мы обо всем рассказали. Екатерина Алексеевна внимательно выслушала, дала свое согласие и поставила подпись на нашем заявлении, разрешив постройку мастерских…

Банкет у Зураба Церетели. Как всегда повсюду нужные люди… Здесь же Фурцева. Играет оркестр. Многие танцуют. Екатерина Алексеевна шепчет мне: «Хорошо бы сыграли «Черемшину». Эти слова услышал Церетели. Принесли ноты, и минут через двадцать зазвучала мелодия «Черемшины». Я посмотрел на Екатерину Алексеевну — в ее глазах блестели слезы.

В те годы Союз художников проводил выставки икон. Официально это было как бы запрещено, но Фурцева не протестовала. А с ней была солидарна ее подруга, скульптор Екатерина Белашова…

Когда снимали «Войну и мир», Бондарчук очень хотел, чтоб Волконского сыграл Олег Стриженов. Тот не соглашался. Фурцева собрала всех причастных к созданию фильма и, еще раз спросив Стриженова о его решении, поставила точку: «Я хоть и Екатерина, но не Великая и не могу приказать актеру сниматься в роли, в которой он сниматься не хочет». И добавила: «Хотя мне жаль, я Стриженова очень люблю».

Во время работы над книгой о Екатерине Алексеевне я встречалась с людьми, которые близко ее знали, вместе с ней работали, решали общие проблемы. Таким человеком была Алла Александровна Михайлова, заведующая сектором театра отдела культуры ЦК КПСС.

Алла Михайлова вспоминала, что, придя на работу в ЦК, Фурцеву там уже не застала, к тому времени ее назначили на должность министра. Многие тепло вспоминали Екатерину Алексеевну. Но были в аппарате ЦК и такие, у кого она вызывала зависть — и обликом, и, главное, ярким человеческим талантом. Это редкое и уникальное качество было не свойственно большинству сотрудников аппарата.

Впервые Михайлова встретилась с Екатериной Алексеевной на сборе труппы Малого театра в начале 60-х: она присутствовала там от отдела ЦК, а Фурцева как министр культуры.

После обсуждения театральных проблем и репертуара главный режиссер Михаил Царев пригласил всю свиту в свой кабинет на чай. Когда принесли угощение, Екатерина Алексеевна обратила внимание на плохие старые чашки и оловянные ложки, которыми был сервирован чайный столик. Она возмутилась: «Как вам не стыдно?! Малый театр и такая ужасная посуда! Ведь вам дают деньги на оборудование, можно же купить приличный сервиз!» В следующий раз чай подали в стаканах с серебряными подстаканниками и приличными ложками.

О чем говорит этот эпизод? Мне кажется, о том, что министр культуры волновалась не только о том, что ставят на ведущей сцене столицы, она, как заботливая хозяйка, старалась, чтобы все, вплоть до мелочей, в ее ведомстве было на достойном уровне.