Гость внутри - Алексей Гравицкий

– Бывает, – усмехнулась актриса прозрачной темноте. – Бывает. И часто. Всегда.

– Молчи! – резко оборвал ее Леша.

Тишина замерла в комнате такая, что даже тени притаились по углам, перестали бегать по потолку.

– Ты не пробовал писать? – спросила в темноту Наталья.

– Нет, – глухо отозвался Беляев.

– Попробуй, у тебя получится.

– Смеешься? – Леша и сам усмехнулся, но как-то вяло, с горечью. – Я не могу писать. Никогда ничего не смогу сотворить. Я слишком низко опустился. Кто я? Что я? Я не видел собственных родителей четыре года. Не видел и не слышал. Я не знаю, что с ними. Живы ли? У отца было слабое сердце. Я никого не интересую, и никто не интересует меня. Я не живу – существую. Чем я существую? Торгую отравой. Не просто отравой – чужой смертью. Если бы четыре года назад мне сказали, во что я превращусь, не поверил бы, в морду дал за наглую клевету. А теперь… Да меня даже не колышет, что оскотинился. Что опустился. Что наркотой торгую. Что сплю за деньги. Со мной спят, как с проституткой. Мне платят за мой член.

– Не все, – заметила Наталья.

– Кто исключение? Может, ты? Ты платишь мне за что?

– Ну-у-у…

– Му-у-у, – передразнил Алексей. – Можешь выполнить одну просьбу?

– Какую?

– Не плати мне больше никогда, – попросил Беляев. – Никогда-никогда не давай мне больше денег.

– А жить ты на что будешь? – грустно усмехнулась Наталья.

– Разберусь. В конце концов, я торгую наркотиками. Люди платят некоторые деньги за собственное медленное умирание.

– Леш, не дури. Ты привык к хорошей жизни. От нее так просто не отказываются.

– Значит, ты не выполнишь мою просьбу?

– Нет.

Беляев встал с постели и поднял с пола штаны. Начал одеваться.

– Ты куда? – Голос актрисы, будто обратилась к собственному дворецкому.

– Прости, – отозвался Леша. – Меня что-то понесло на всякую лирическую чушь. Захотелось чего-то человеческого. Расклеился. Откуда у нас с тобой человеческое в общепринятом понимании? Над нами слишком хорошо поработали пьяные подростки. Прилепили кому член, кому сиськи. Дырок понаковыряли. Расписали похабными надписями. Мы сильно испортились. Я пойду. А то что-то холодно мне. Надо согреться.

– В баре коньяк хороший есть, – обронила актриса. – И еще много чего. Могу Лариске позвонить.

– Зачем?

– Горячая девушка, – объяснила актриса. – И прекрасна, как Москва. На севере – Крылатские холмы, на юге – глубокое метро.

– Ну ее в задницу, москвичку эту.

– Можно и в задницу, – согласилась Наталья. – Я звоню, а ты коньячку пока дерябни.

– Нет, – отмахнулся Лешка. – Я пойду. Прости. Я погорячился. Глупостей наговорил.

Он вышел, тихо, но решительно хлопнул дверью. Внизу запахнул куртку – холодно, намотал шарф и прошел до угла с Невским. Там Алексей нашел кабачок, один из немногих, что работает круглые сутки. Внутри было тихо и пусто. У бара наигрывала какая-то попса. Беляев свистнул официанта, заказал сигарет и водки. Потом подумал и попросил пачку салфеток. Через несколько часов от сигарет и водки остались лишь пустая бутылка и смятая пачка. Зато салфетки испещрили каракули, складывающиеся в сказку про двух снеговиков.

Беляев перечитал написанное, усмехнулся, сложил салфетки в пепельницу и запалил. Мягкая бумага вспыхнула, взвилась шматками легкого пепла. Осела в пепельнице уже чем-то противно-серым.

«Рожденный ползать летать не может, – тускло промелькнуло в тяжелой голове. – К тому же все эти ручейки, журчание, солнце – это смерть. Ничего романтического».

Наутро не было ничего, кроме похмелья. Память постаралась и стерла все без остатка. А может быть, сам Алексей помог ей в этом деле…

Дядя Дима. Ангола. Много лет назад

– Дядя Дима, а когда мы отсюда уберемся? А? Солнечные лучи прыскают переливчатым спектральным красным, преломляясь в микроскопических гранях какого-то камушка. Мы лежим, уткнувшись носом в песок, вжавшись в него, каждой порой ощущая, как полирует наши затянутые в хаки спины жаркое солнце.

– Дядя Дима, а когда мы отсюда уберемся? А? Так в туалет хочется, сил нет. Мне б по-малому…

– Под себя.

– Как же под себя-то? – Валька начинает поднимать голову.

– Лежи! Лежи, сука! – рычу я.

Тот на полуслове падает лицом вниз. Дурак. Песка наглотается. Точно. Начал отплевываться.

– Не дергайся! Всех загубишь!

Полно, есть ли кого губить? Повернуться бы, посмотреть, кто еще остался. Да нельзя… Чернозадые пристреляли эту дюну чуть ли не по сантиметровой сетке. И угораздило же меня приволочь всю группу сюда. Но приволок так приволок, теперь лежи и не дергайся.

– Дядя Дима…

– Ночью, ночью! Мать твою, ночью! Если ты еще раз дернешься, я тебя сам шлепну. Делай все под себя или терпи. Влипли мы…

Мы действительно влипли. Потому что позади было два дня топания по пескам и периодических стычек с унитовскими патрулями, потом саванна и снова патрули, а потом мы нарвались по-крупному и нас прижали на подступах к Матади. Наших почти не осталось, потому что они привыкли драться. Местные быстро сообразили, что к чему, и, побросав автоматы, теперь валялись на земле. Вместе со мной. Из тех, на кого можно было хоть сколько-нибудь надеяться, были только Иван, Аркаша и Виталик. Ну, и еще Валька, предмет гражданский по сути и не приспособленный ни к чему, кроме каких-то там компьютеров. И этот предмет надо было доставить в целости и сохранности в Матади. Он был ничем не виноват, этот не от мира сего парнишка, но мне страшно хотелось взять его за горло и душить.

– Дядя Дима…

Душить. Я сжал зубы так, что в глазах потемнело.

– Дядя Дима… Дядя Дима…

Темнота перед глазами не желала рассеиваться. Кто-то осторожно шлепал меня по лицу.

– Дядя Дима, очнитесь…

– Очнулся… – хотел сказать я, но вышло какое-то хрипение и бульканье. Пересохшее горло отказывалось пропускать какие-либо иные звуки.

Тут же мне на лицо полилась теплая вода. Валька поливал меня из фляжки. Идиот. Чистая вода в Анголе существует совсем не для этого.

– Все, все… – Я замахал руками, стараясь перехватить флягу. Потоки воды иссякли.

– Дядя Дима. Уже ночь. Вы сказали, что ночью мы двинем… А? – Валька говорил шепотом.

Видимо, я схлопотал что-то вроде теплового удара, и теперь прийти в сознание было не легко. Вокруг было темно, и только вдалеке, где-то за горизонтом, тлели угли заката.

– Где остальные? – спросил я невидимого в темноте Вальку.