Бегал заяц по болоту… - Валерий Петков

– Нас особисты пасли по-тихому. Надо было дистанцию соблюдать. Хотя внешне так вроде бы и ничего ребята. Поговорят, то да сё.

– Да ладно! Шкуры барабанные! Тьфу на них!

– Ты мне с вечера списочек подготавливай, чтобы я днём продукты закупал. Мытьё посуды – на мне. На тебе – готовка. Давай мы в выходные сделаем барбекю, – предложил Виталий, – Маринку пригласим. Для разнообразия.

– Идёт! Хорошая идея.

– И как ты его будешь делать?

– Разделаю мясо, специи положу, лучка нарежу побольше. Лука никогда много не бывает, удивительный продукт. Плотно в пакет завяжу. Часа два-три достаточно, чтобы настоялось. И никакого уксуса. Потом на решётке посолю, раньше не надо: сок даст и сухое мясо получится. Лимончиком сбрызну. Только самую малость.

– Может, готовое взять, в супермаркете? В банке.

– Ты что! – возмутился Сергей. – Биоробот? Травиться этой трупятиной жилистой с уксусом!

– Мы брали в прошлый раз, ничего.

– Не надо! Сами управимся не хуже!

Виталий чай себе заварил, принёс пряников. Днём он купил пол-литра коньяка, разлил на две плоских бутылочки. Теперь потягивал небольшими глотками. За вечер неторопливо ополовинил одну с чаем. Молча разгадывал кроссворды, очередную брошюру.

Сергей пошёл спать. Матрас шуршал плёнкой, словно закопалась в ворох сухих листьев неведомая зверушка. Простыня и одеяло сползали. Он ловил их, делал «ножницы» ногами, благо низко было от пола. Но ближе к Богу, сантиметров на сорок. И настолько же, чтобы приподняться над убожеством.

Сон был беспокойный, хотя и мягко спалось, но с лёгким поскрипыванием поперечных пластин.

Он часто просыпался, вертелся, думал:

– Человек от животного отличается тем, что может анализировать окружающее, у него есть сознание. В отличие от зверя – зависть, корысть, интриганство. Инстинкты общие – страх, голод, борьба за место в прайде, инстинкт продолжения рода. Любовь – ведь у зверей её нет. Значит, это тоже различие между нами. Что-то другое в природе есть. Но они рациональны в объёме жизненно необходимом, в отличие от нас, их не захлёстывает пассионарность, страсть, поглощающая всего человека, доводящая до безумия. Просто потому, что у них нет ума, но есть природная хитрость, инстинкты. Привычки, гибельные наклонности людей. Тогда где же душа, то, что отличает человека от зверя? Куда прячется во время бессмысленного убийства разум, сознание? Он – хуже скота становится. Потому что отринул светлые качества, человеческие. И стал невиданным в животном мире существом. Нет, отродьем, отринул первородство. Стал рогатым, с хвостом, копытами, но на двух ногах, и – волосат непотребно. И шерсть чёрная, и мысли. Но ведь я же не встречал сам, лично – ничего подобного. Значит, это лишь поповские страшилки? Придумки церковных менеджеров, мерчендайзеров, креативщиков, продавцов индульгенций, клипмейкеров, ньюсмейкеров с большого оптового склада под названием «Церковь»? Или дьявол жёлтый? В масть золота? Белый, как наркотики. И так далее. А все заповеди – они какого цвета? В какой упаковке, масти, одеждах? Человеческий ли инстинкт – убить зверя? Убить, чтобы продолжалась жизнь? Или в себе самом приручить зверя, чтобы не мешал, не угрожал жизни, окружающим… Убить в себе зверя – значит, чтобы жила любовь, надо сначала убить? Или ослепнуть от любви, чтобы не увидеть, не почувствовать, не устыдиться заранее, не убояться потом исповедаться, и – убить?

Как ночь обостряет слух, мысли, чувства. Придаёт им важный настрой, значительность лаконичных эпитафий, а утром это всё кажется глупостью несусветной.

Он прислушивался к звукам за тонкой стенкой. Во сне ему казалось, что она очень хрупкая, от времени непрочная: подойди, ткни ногой, и будет дыра. И вот они уже на виду – откос, щебёнка, шпалы, рельсы. Стена, как вспоротое брюхо, и наружу вывалились кишки бивачного быта. И он – опустился до уровня травы, слышит её голоса, шелест, что-то пытаясь разобрать, но не всё, и в какой-то момент начинает казаться, что он тоже становится ломкой былинкой. И однажды – точно ею станет.

Когда? Скоро ли это произойдёт? И любой, даже самый долгий по человеческим меркам срок всё равно будет мал, до обидного короток, потому что всегда есть что-то начатое, но не завершённое, так устроена жизнь. Любопытство жизни. И только мысль, всплеск мысли останется с ним. Отойдёт, окружающие повздыхают горестно, и всё забудется.

Среди ночи пробежал маневровый тепловоз. Пошумел, выдохнул гулко механическими лёгкими, свистнул предупредительно, коротко, как суслик возле норки. Весело и бесстрашно. И опять всё стихло.

– Возле моей норки. Я – прикорнул на лавочке. Э-эх! Жизнь моя кочевая, перекатная!

* * *

Под утро ему показалось, что в домике очень прохладно. Он включил два калорифера. Один, в офисе, большой батареей, сильно вонял горячим маслом, над ним поднималось зыбкое марево. Другой подвешен был на стенку, в ногах. Он шумел тёплым ветерком, убаюкивал.

Помещение нагрелось быстро. Стало знойно. Сергей вспотел, обрывки каких-то кошмаров преследовали его. Он скользил по плёнке матраса, приклеивался к ней влажным телом, словно на дне бассейна, из которого вдруг исчезла вся вода, но спросонья не мог сообразить калориферы выключить.

Сильная жажда подняла его с постели. Он нырнул в холод кухоньки, выпил две чашки прохладного сока. Через жалюзи офиса сильным светом бил прожектор со стороны таможенного терминала. Ветер трепал упаковку на паллетах, словно кто-то молча махал руками, пытаясь привлечь к себе внимание, звал усиленно, молил о помощи. Тени причудливо плясали на фоне прикрытого окна, ломались на вертикальных полосках жалюзи.

В углу свернулась калачиком, тихо спала Пальма.

Он подмерзал в трусах и майке, смотрел на сполохи над таможенной зоной. Охранник у шлагбаума, бывший прапорщик Кузьмин, ветеран ЧОПа, плотный, красномордый, громкоголосый, утверждал, что под козловым краном закрыт большой могильник радиационных отходов из какого-то московского НИИ

Блики тороидального свечения мелькали на бледном лице московского неба. Он ощутил лёгкое головокружение, словно выпил игристого вина.

– Идёт война эритроцитов с лейкоцитами. Изматывающая, как между Алой и Белой розами. Возможно, моя энергетика сместилась в сторону нуклидов, сдвинулась в направлении могильника? Как пылинки металла на листке под действием магнита снизу. Ведь доза радиации, принятая в организм, совсем не гарантирует иммунитета против новых порций. Но порог чувствительности можно отдалять, приучать себя постепенно, а нуклиды, как вечная заноза, будут сидеть во мне, моих костях сотни лет, да и то это будет только лишь период полураспада! Странно! Стоило мне подумать о них, возникло лёгкое волнение, даже показалось, что сбилось дыхание из-за того, что появилось давление где-то в глубине груди. Нечто похожее на аритмию. Невидимая энергия атома включила обороты некоего дополнительного моторчика, кровь лихорадочно, сбиваясь с привычного ритма, понеслась, сбивая дыхание. Чудно́! Почему из всего, что нас окружает, только редкие события остаются в памяти? Мысли всплывают сами, своенравные и неуправляемые, как собака чау-чау. Но почему-то ночью они кажутся оригинальными, даже возвышенными. Сию минуту и здесь. От них не отмахнуться, не спрятаться, скорее наоборот – хорошо, что они приходят, оживляют унылый пейзаж. Но утром так явственно понимаешь, что по большей части они пустые, как порожние вагоны на пробеге за тонкой стеночкой. Куда их отгонят? Чем загрузят? И почему опять я думаю именно об этом?