Цена счастья - Кэтрин Куксон

— Ну разве я похожа на ангела-хранителя? К тому же у меня очень плохой характер, тебе просто не приходилось с ним сталкиваться. Можешь спросить у ма, если не веришь.

Ричард улыбнулся.

— И вот еще что, Лиззи, — его голос стал мягким и проникновенным, — может быть, сейчас не время говорить об этом... Эта война закончится не завтра, и еще многое может случиться. Поэтому обещай мне, что, если тебе когда-нибудь понадобится друг, ты вспомнишь обо мне. Договорились?

Лиззи задумчиво посмотрела на Ричарда. По правде говоря, она. не верила в то, что такая ситуация может возникнуть. Но Ричард такой добрый, такой прекрасный человек... Не хочется огорчать его отказом.

— Я обещаю тебе, Ричард, — проговорила она почти шепотом.

Лиззи было легко дать это обещание. Когда он вернется к себе в Шотландию, они, вероятно, больше не встретятся. И после развода с женой у него не будет причин приезжать сюда. Конечно, это приглашение — приехать к нему вместе с Мэг и ма... Но это может быть простым знаком вежливости и благодарности за то, что к нему здесь так тепло относились.

Ричард посмотрел в окно.

— Ну вот, за мной пришла машина. До свиданья, Лиззи, и спасибо тебе за все. Пойду, попрощаюсь с остальными. — Лиззи хотела выйти вслед за ним, но он остановил ее: — Не надо, не провожай меня...

Когда дверь захлопнулась, Лиззи еще долго стояла неподвижно. Ей вдруг стало очень тоскливо от того, что Ричард уехал.

Стоял конец мая. Много чего случилось за последнее время — и дома, и в стране, и в мире. Март стал печальным месяцем для английского флота, — было потоплено много кораблей. Единственная надежда была на американцев, что они найдут какое-то волшебное лекарство, впрыснут его в жилы изнемогающего под бременем войны Королевства и смогут изменить ситуацию к лучшему.

В этот день, 27 мая, в четверг, за кухонным столом в доме Фултонов сидело пять человек. Четверо из них — Джон, Берта, Лиззи и Джефф — как могли, пытались успокоить плачущую Мэг. Берта уговаривала ее выпить крепкого чая.

Мэг вытерла лицо большим носовым платком.

— Спасибо, Берта, я целыми днями только и делаю, что пью чай, но это мало помогает. Господи, вы никогда не видели ничего подобного. Я думала, что самое страшное было тогда, в сорок первом, когда бомба упала на рыночную площадь. Но теперь!.. Вся улица в руинах, от моего дома вообще ничего не осталось, на его месте зияет черная дыра... Сколько народу погибло, а сколько раненых! Боже, я просто стояла и рыдала. Сразу вспомнилось, как перевернулась лодка, как погибли мои близняшки, как, не выдержав страданий, умер мой муж... Это было ужасно... Хорошо, что в прошлый раз я привезла из Шилдса все фотографии, — ведь у меня больше ничего не осталось, ничего!

Джон подошел к Мэг и положил руки ей на плечи.

— Мэг, скорбим о том, что ты потеряла все в этой проклятой войне, — сказал он. — Но у тебя есть мы, есть этот дом, который, мы надеемся, стал и твоим за эти годы. — Правда, Берта? — Джон посмотрел на жену.

— Разумеется, — кивнула Берта. — Мэг, ты стала членом нашей семьи, ты же знаешь!

Мэг снова всхлипнула.

— Вы всегда были добры ко мне! Но я не хочу становиться обузой, понимаете? В городе мне сказали, что дадут приличное жилье, когда я вернусь, но... — Женщина умолкла, стараясь подобрать слова. — Мне трудно будет снова привыкать к городской жизни после прожитых здесь лет... Говорят, что в деревне ничего не происходит, что жизнь в них течет тихая и спокойная. Как бы не так! Я тут столько всего насмотрелась, чего в городе и за полжизни не увидела!

— Да, Мэг, у нас тут много чего случается, что там твой город! — усмехнулся Джон и, посмотрев на сына, спросил: — А ты что скажешь, Джефф?

Лицо Джеффа исказила кривая усмешка.

— Это точно! На любой вкус, только выбирай, кому что нравится. — Джефф поднялся, с грохотом отодвинув стул.

Джон пристально посмотрел на сына, испытывая какое-то смутное беспокойство. Джефф сильно изменился после демобилизации. Джон ожидал, что, получив звание офицера и заняв более высокое положение обществе, сын станет другим. Может, более общительным, элегантным, в общем «светским», как говорила Мэг. Но Джефф постоянно пребывал в каком-то мрачном настроении, куда-то пропали его извечные шуточки, им на смену пришли замкнутость и угрюмость. Может быть, такой отпечаток на него наложило ранение, хотя, по большому счету, Джефф еще легко отделался. Да, он теперь немного прихрамывает, и левая рука повреждена, но ведь главное, что он остался жив. Другим повезло гораздо меньше... Сын находился дома уже больше двух месяцев, но до сих пор не пришел в себя, не успокоился. Похоже, его душа была изранена куда сильнее, чем тело.

Джефф снял с вешалки фуражку и направился к двери. Вот уж третий месяц, как он был уволен из армии, но все еще продолжал носить свою лейтенантскую форму, и даже когда выходил прогуляться, тщательно приводил ее в порядок.

Джон проводил сына печальным взглядом. Он, бесспорно, радовался возвращению Джеффа, но вынужден был признать, что с его приходом атмосфера в доме стала какой-то напряженной. Это был уже не тот веселый парнишка, которого все помнили и любили. То, что Джефф пережил за эти несколько страшных лет, совершенно изменило его...

Заметно прихрамывая, Джефф медленно брел по дороге. Конечно, с палкой идти было бы гораздо легче, но в первый же день, вернувшись домой, Джефф поставил ее в углу за дверью и больше не дотрагивался до нее. «Хватит того, что мать не расстается с клюкой, — думал Джефф, — а я уж как-нибудь обойдусь». Тяжело опущенные плечи и понурая голова создавали впечатление, что он даже стал меньше ростом.

Много раз за последние недели Джефф спрашивал себя, что ему делать дальше. Искать ли какую-нибудь сидячую работу? Или, может быть, выучиться на клерка? Глядя на свою левую руку, менее подвижную, чем правая, Джефф думал о том, что было бы гораздо хуже, если бы ему приходилось каждое утро прицеплять к локтю металлический протез с крюком. В госпитале он насмотрелся на такие штуки. Стоило быть благодарным судьбе за то, что он избежал этой страшной участи. Но Джефф почему-то не чувствовал в себе никакой благодарности.

Там, на войне, все было по-другому. Там он чувствовал себя нужным: он получал повышения, ему присваивали новые звания, его уважали подчиненные, у него были друзья, в штабе его считали отличным командиром. У него, как он любил говорить, немного задубела шкура, но внутри он оставался тем же добрым и отзывчивым парнем. Оставался до тех пор, пока все эти прекрасные душевные качества не погибли в один день и не были похоронены в местечке под названием Сиди-Баррани. Это случилось под Рождество 1940 года. Они тогда преследовали отступавших итальянцев от Тобрука через Дерну и Бенгази до самой Аджейлы. А потом в тылу высадились эти проклятые немцы, и пришлось снова возвращаться в Тобрук. Боже, что за мясорубка там была! И он как будто прошел все девять кругов ада, чудом не получив ни одной царапины. Правда, одна пуля попала ему в каску, но он нутром чувствовал, что его пуля еще в чьей-то обойме. А ребята вокруг него все падали и падали.... А потом наступил тот страшный день...