Сломанное время - Вячеслав Денисов

– Прекратите разговаривать со мной в таком тоне, сударь!

Гоша на секунду оторвал от твари взгляд.

– А как мне с вами разговаривать? Вы утверждаете, что являетесь Генри Гудзоном. Я впадаю в обратную крайность – называю вас этим именем. С чем же вы не согласны? – И Гоша снова повернулся к твари.

– Я понимаю… – Голос Гудзона обрел нотки трагичности. – Мой внешний вид создает неправильное представление о моей сущности… Но посмотрел бы я, как выглядели бы вы, если бы вас на протяжении трех дней освещали очагом, свет которого не выдерживают глаза! Вы помните Роберта? Они увозили его из комнаты каждый час. Меня – каждые три часа. И здесь, направляя на нас вот это… – Гудзон вскинул руку, указывая на огромный софит, – жарили нас на свету! Я потерял волосяной покров за четыре вечера! Роберт – в первый же день! Вы видели, во что он превратился?! Они превращают людей в чертей!

Гоша склонился ниже над столом. Он слышал все, что говорил ему Гудзон. Но сейчас ему показалось, что тварь проявила признаки вегетатики – на скуле ее сократилась мышца…

Еще секунда – и Гоша прижался лбом к холодному стеклу.

И в этот момент тварь открыла пасть.

Отшатнувшись и ощутив, как онемели его ноги, Гоша стоял и смотрел, как под толстым стеклом, раззявив отвратительную, полную кривых, в разные стороны направленных зубов, пасть, кричит тварь…

Смотрел – потому что ничего другого ему не оставалось. Не было слышно ни звука. Камера была герметично закупорена. Гоша видел, как учащенно билось обнаженное сердце чудовища, как стремительно расправлялись и потом слипались, словно шарик, из которого выкачали воздух, легкие. Сердце существа уже работало как игла швейной машинки. Так часто, что было трудно уловить фазу сжатия. Гоше пришло в голову, что точно так же он видит лопасти вертолета – кажется, что они едва вращаются, а на самом деле глаз видит только сотую часть их движения. Вены внутри твари раздулись и теперь выглядели как шланги, вмонтированные под тонкой кожей.

И вдруг Гоша отпрянул…

Колпак изнутри окрасился всеми оттенками красного. От темно-бордового, почти черного, до алого. И эта жуткая смесь толстым слоем покрыла всю внутренность стеклянного колпака.

– Господи Иисусе! – всхлипнул Гудзон. – Прости мне все грехи мои, прими в лоно царствия своего, не отдай им…

Гоша в ужасе огляделся. Несмотря на крепления, которыми столы были прикручены к полу, они вразнобой дрожали. И – никаких звуков больше. Только перестук разболтанных креплений… Да в коридоре ноет, словно заевшая кнопка баяна, сигнализация. Омерзительный звук. Гоша резко, едва не упав, обернулся.

Еще один колпак стал красным. По стенкам его, никуда не торопясь, стекала кровь.

Слушая нытье в коридоре, он положил руку на лоб.

– Думай, думай!

– Я так и уйду, не узнав, как отблагодарили меня потомки. И отблагодарили ли вообще…

– Не в-волнуйтесь, – думая о другом, в два приема проговорил Гоша. – Вас отблагодарят как надо. Открытая до вас Большая Северная река станет рекой Гудзон. Пролив, открытый упомянутым вами Каботом, – Гудзоновым проливом. Ну и, наконец, ставшее вашей могилой море – Гудзоновым заливом.

– Моей могилой? Сукин вы сын, прекратите надо мной издеваться!

– А как бы вы хотели, чтобы я разговаривал с пытающимся одурачить меня типом, а?! Мистером Генри Гудзоном вас называть?! Может, вы и есть Генри Гудзон, но на этой почве и свихнулись! Это как если бы меня африканские родители по фамилии Обама назвали Бараком, и я вдруг решил, что это дало мне право стать президентом США!

– Вы меня сводите с ума!

– Неужели?

– Что такое США?

– Человек, именем которого назван Гудзонов залив, не знает, что такое США?! Мне кажется, вы потому решили стать Гудзоном, что нет ни одного человека, в честь которого в США было бы названо столько мест! Заткнись, козел! Не мешай мне думать!

Минуту, которую Гоша стоял, кусал губы и рассматривал один за другим вспыхивающие красным огнем колпаки, Гудзон послушно хранил молчание. А потом осторожно подошел и тихо, как если бы говорил скабрезность, шепнул:

– Какой сейчас год от Рождества Христова, мистер?

Гоша увидел, как в щелях вертикальных жалюзи замелькали какие-то тени. Стиснув зубы, Гоша подошел к устройству и раздвинул широкие полосы между ним и теми, кто был в коридоре.

Одетые в комбинезоны бледно-желтого цвета с поясами поверх них – так был одет и тот, с которым дрался Гоша, – они быстро оценили обстановку. Гоша видел, как бегают их глаза. А потом взгляды их как по команде сошлись на Гоше. И не было это удивительно, потому что непривычным в интерьере комнаты был только грязный, перепачканный сажей и кровью человек, а рядом с ним, вопросительно изогнувшись, расположился пожилой, лишенный каких-либо признаков волос, толстяк.

Гоша встретил их взгляды, но тут же об этом пожалел. Ему стало страшно. В глазах людей не было жизни. И никакой мимики. Ничего – ни злобы, ни досады, ни азарта – в их глазах не было. Они стояли и смотрели на Гошу и Гудзона выпуклыми, лишенными зрачков глазами. Но это были люди.

– Август две тысячи девятого года, – не поворачиваясь к Гудзону и не уводя взгляд от тех, кто стоял за стеклом, ответил Гоша.

Гудзон стоял еще три секунды.

А потом лицо его потеряло смысл, и он упал на пол. Как заполненный ватой мешок.

– Несите скорее под крышу! – прокричал Донован, торопясь к освещенному плошками помещению и ежесекундно оглядываясь. – Сюда, сюда! Не ударьте головой о косяк!..

Бориса несли Макаров и Левша.

– Ногу, ногу осторожней! Колено!

– Неужто в своих разбитых очках вы видите лучше меня?!

– Вместо того чтобы орать, поддержите ему руку, Левша! Не видите – она падает!

– Да пусть она падает, не оторвется! – разозлился Левша. – Лучше подумайте, что с головой его пробитой делать! Сейчас уложим его на стол, а вы снова скажете, что вот если бы это было в клинике, да если бы у вас были инструменты…

– А чем я должен оперировать, по-вашему?

– Настоящий доктор может оперировать голой ногой!

– Может быть, в России именно так и оперируют, мистер, а в Лондоне оперируют руками!

– Так вот представьте, что вы в Лондоне! А то у нас есть доктор, но толку от него, как от меня, скалолаза! Словом, лечите!

– Подите к черту! Поверните ему голову, чтобы рана смотрела вверх!

– Вы доктор Ватсон, а не хирург! Рассказов много, но никто никогда не видел, чтобы вы лечили!

Макаров, скосив взгляд, увидел Машу. В нескольких метрах от них в образованном людьми коридоре, сквозь который они несли мужчину со шрамом, стояла она. На лице женщины застыл ужас, ее знобило, и казалось Макарову, что это не от бриза, а от объятий мужа, которыми тот пытался ее согреть.