Путь войны - Александр Поволоцкий

Константин в задумчивости потер подбородок. Черновский просил немногого, кроме того, пусть пришелец лучше занимается расчерчиванием карт, нежели срывается в немотивированное паникерство. Ладно… пусть играют в мобилизацию.

Он написал «одобряю» и поставил размашистую роспись

Глава 6

Тихо задребезжал будильник в наручных часах, вибрация уколола запястье, сигнализируя о том, что уже пять часов вечера. Поволоцкий оторвался от книги и, закрыв глаза, помассировал веки подушечками пальцев. Глаза устали, мозг устал еще больше. Хирург с самого утра безвылазно просидел в библиотеке имени Иоанна Четвертого, Просветителя, перелистывая подшивки журнала «Ланцет» с двадцать девятого по тридцать пятый года. Упоминание Терентьевым «пенициллина» всколыхнуло старые воспоминания – когда-то, еще в студенческие времена, юному Александру попалась на глаза переводная заметка про penicillum notatum, со ссылкой на тот самый «Ланцет». Нынешнее тщательное штудирование в широком читальном зале, под шорох множества страниц, доносившихся с соседних столов, принесло плоды.

Три публикации в двадцать девятом году, ровно десять в тридцатом, две в тридцать первом, затем три года подряд по одной публикации. Многообещающая субстанция, из которой, однако, так и не смогли выделить действующего вещества. Теперь известно, что дистиллировать его все-таки можно, соответственно, создание достаточно дешевого, массового и эффективного средства против сепсиса и гангрен – вопрос времени и вложенных средств. И гаузевит рядом с этим - детская игрушка.

Казалось бы, прекрасная находка, достойный повод для радости, но именно ее Александр не чувствовал. Разгоняя кровь по уставшим глазам, поглаживая набрякшие веки, он представлял себе путь нового лекарства, от первых экспериментов до массового применения. И каждый раз фантазия спотыкалась на простом и очевидном для хирурга факте: никакой чудо-эликсир, будь это даже живая вода, способная воскрешать мертвецов, не поможет, без действенной системы лечения. Именно системы - комплексной, всеобъемлющей, принимающей и сопровождающей пациента от момента ранения до выхода из госпиталя.

Системы, которую еще только предстоит создать.

Но для этого придется очень, очень тяжело поработать. Многое сделать, со многими встретиться. В первую очередь - с Сергеем Сергеевичем Юдиным, директором института желудочной хирургии.

Путь от библиотеки до института, с портфелем-папкой под мышкой, занял немного больше времени, нежели предполагалось, и пока водитель такси петлял по московским улочкам, Поволоцкий представлял будущий разговор с Юдиным. Получалось не очень хорошо – примерно так же ефрейтор может планировать равную беседу с маршалом. Александр без лишней скромности считал себя хорошим медиком, грамотным профессионалом. Пять лет учебы, Петроградская Военно-медицинская академия имени Пирогова, обширная практика и навыки, оттачиваемые годами в сырых джунглях Индокитая, на прокаленных солнцем пустошах Южной Африки и еще во множестве иных мест. Но Сергей Юдин… Это был не просто блестящий медик, Юдин давно стал столпом врачебной науки и человеком-легендой.

И, надо сказать, очень вредной и язвительной легендой.

Расплатившись с таксистом, Поволоцкий ступил на гранитную лестницу, ведущую к окаймленным бронзовыми полосами дверям Института. За спиной присвистнул паровой котел отъезжавшего такси, подтаявший снег превратил широкие темные ступени в мини-каток.

Неизменный вахтер долго проверял документы Поволоцкого, особенно удостоверение Мобилизационного Комитета при Научном Совете. На месте вахтера медик тоже испытывал бы подозрение – название звучало как-то несолидно и даже легкомысленно. Старик в форменной зеленой тужурке с золотыми пуговицами позвонил в Совет, выясняя, не коварный ли вражеский шпиён пытается прокрасться в оплот желудочной хирургии страны? Тщательное следствие не выявило в Поволоцком шпиона, и медик ступил под своды института.

Внутри было сумрачно и пустынно. В медицинских учреждениях старой постройки такое часто бывает – специфическая архитектура и убранство создают атмосферу собора, и люди кажутся незначительными и крохотными на фоне огромных потолков, колонн с широченными основаниями и широченных дубовых лестниц, почти черных от времени. Обычно такие учреждения кипят жизнью даже по ночам, но сейчас длинные коридоры пустовали. В институтской клинике развернули госпиталь, и почти все способные к самым простым медицинским операциям, уходу за ранеными или просто к хозяйственным работам пропадали там. Кроме того, многие из персонала и учеников уже отбыли на фронт. На пути Александру встретились не более десятка человек, в основном замученные студенты, нагруженные разнообразным медицинским скарбом – перевязочными материалами, деталями сложных ортопедических устройств и прочим.

Хотя Поволоцкий никогда здесь не бывал, кабинет Юдина он нашел почти без заминок. Александр рассчитал верно - рабочий график Сергея Сергеевича оказался настолько плотен, что застать его в иной день являлось почти невозможной задачей, но вечер воскресенья был для профессора Юдина временем самообразования и подведения еженедельных итогов. Секретарша директора изучила документы и предписания еще более внимательно, нежели вахтер, и, наконец, с мученическим видом пропустила имперского служащего к священным дверям.

- Добрый вечер, - сказал Поволоцкий, неуверенно переминаясь на пороге.

- Добрый вечер, - приветствовал его немолодой человек в очках и халате, сидящий за широченным столом прямо напротив двери, спиной к окну. Приветствовал нейтральным тоном, граничащим с безразличием и некоторым раздражением. – Проходите, садитесь и ответствуйте.

Медицинская среда очень специфична, врачи имеют дело с жизнью и смертью в их крайних проявлениях, это воспитывает цинизм и резкую категоричность в суждениях. Поэтому врачи редко стесняются в определениях в адрес друг друга. За глаза Юдина повсеместно звали «Обезьяньим царем» или «Богоравным». Это прозвище намертво пристало к нему после студенческой поэмы, написанной к шестидесятилетию Сергея Сергеевича, в числе прочего произведение включало строки:

«Жизнь сохранил ему царь обезьян богоравный,

вынув желудок, и лишнее тут же отрезав».

Далее Царь обезьян отрезал лишнее от кишок, языка, ушей и позвоночника, но прославленный операциями резекции желудка адресат сразу понял, о ком речь. Юдин никогда не лез за словом в карман и немедленно ответил стихотворением, в котором к царю обезьян пришел студент с просьбой помочь в учении, но даже богоравный оказался бессилен в беде с мозгом - нельзя иссечь то, чего не существует в природе.

Юдин был некрасив и отчасти действительно похож на обезьяну – нескладный, сутулый, с сильно скошенным назад лбом, но это первое впечатление немедленно улетучивалось при взгляде на его глаза и руки. Зерцала души великого хирурга светились умом и каким-то потусторонним знанием, спокойной, несуетливой уверенностью. Многие пытались передать это ощущение кистью художника и фотографической пленкой, но магия взора мудреца ускользала от посредников. А руки… Все без исключения живописцы обязательно рисовали руки Юдина – с неестественно длинными, «музыкальными» пальцами, казалось, живущими самостоятельной жизнью. Хирург мог шевелить отдельными фалангами, и на ощупь вязал узлы любой сложности. Эти руки и пальцы вытащили с того света тысячи людей, и не было такой медицинской манипуляции, которая оказалась бы им неподвластна. И сейчас тонкий витой шнурок вился в руках Юдина как живой, словно сам собой, увязываясь в хитроумное ажурное сплетение.