Доктор Кто. Клетка крови - Джеймс Госс

Я: Да, да. Прошу прощения. Можно мне сесть?

Бентли: Боюсь, что нет. Вам требуется адвокат, Управитель?

Я: Наверное, тебе уже не стоит звать меня Управителем.

Бентли: Хорошо, сэр. Караульный, поместить Обвиняемого в камеру. У нас… у нас сейчас много свободных мест.

* * *

Никаких следов того, что здесь еще недавно жил кто-то другой, в камере не было – Караульный все тщательно вымыл и прибрал. Но это не особенно утешало – отчаяние и безнадежность прежнего жильца буквально витали в воздухе, заполняя и без того тесную комнату. Для моего собственного отчаяния едва хватало места.

Время от времени приходил Караульный и вел меня на допрос. Я потерял счет времени. Как долго я уже пробыл взаперти – несколько минут, несколько дней? Это не имело значения. Я начал замечать, что свет тускнеет, а в комнате становится душно. Я спрашивал, удалось ли им починить систему, но никто мне не отвечал. Никто вообще не обращал на меня внимания. Впрочем, что тут странного, я ведь больше не Управитель.

Лафкардио примкнул к тем заключенным, что решили остаться. Когда-то он был деканом юридического факультета в Университете, поэтому я попросил его выступить в роли моего адвоката. Из лазарета Лафкардио привели в камеру для допросов на встречу со мной. После пожара он все еще хрипел.

По закону разговоры обвиняемого с адвокатом приватны и не записываются. Вот протокол:

Я: Спасибо, что пришел, Лафкардио.

Лафкардио: Пожалуйста, Управитель, зовите меня 327-й.

Я: Я больше не Управитель.

Лафкардио: Да, я знаю.

Я: Ты можешь обращаться ко мне по имени. Я уже давно его не слышал.

Лафкардио: Ничего, сэр, меня и так вполне устраивает.

Я: Ты знаешь, в чем меня обвиняют?

Лафкардио: В том, что вы каким-то образом причастны к разрушению Седьмого уровня и гибели всех, кто был на борту.

Я: Это просто ужасно, я… если подумать… Это была идея 428-го…

Лафкардио: Вы пытаетесь обвинить в произошедшем 428-го?

Я: Нет, нет, конечно, нет. Просто… В общем, я сожалею. Очень сожалею о случившемся. Но я хотел как лучше. Ты ведь это понимаешь?

Лафкардио: Я понимаю, что вам так кажется.

Я: Нам нужно с этим разобраться. Нам с тобой. Да, система повреждена. Но 428-й был прав – здесь происходит что-то еще. Бентли правильно поступила, что попросила меня уйти с должности на время разбирательства, но мы с тобой должны все разрешить немедленно. Я обязан как можно скорее выяснить, что здесь творится.

Лафкардио: Ясно. То есть после всего, что случилось, вы собираетесь вернуться на пост Управителя? Думаете, это хорошая мысль?

Я: Ну, теоретически – нет… Но Тюрьме нужен Управитель. Больше, чем когда-либо прежде.

Лафкардио: И им должны стать вы?

Я: Ну… да. Да. Поэтому ты нужен мне в роли адвоката. Ты можешь мне помочь. Можешь ведь?

Лафкардио: Боюсь, я вынужден отказаться.

Я: Что?

Лафкардио: Я вынужден отказаться.

Я: Но ведь… ты ведь понимаешь… все это – случайность. Я не виноват. Я не виновен! Ты нужен мне!

Лафкардио: Это только ваша версия.

Я: Но ведь… Лафкардио, я…

Лафкардио: 327-й, пожалуйста.

Я: Ладно, черт побери, 327-й. Мы ведь друзья. Так ведь, 327-й?

Лафкардио: Друзья?

Я: Да!

Лафкардио: Я бы скорее назвал своим другом Доктора. Вас – нет. Хорошего дня.

Я: Лафкардио!

(Лафкардио встает.)

Я: Прости меня за все, пожалуйста. И за книги тоже.

(Лафкардио уходит.)

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор до судебного слушания. Может, не больше пары минут. Все было довольно просто: Бентли сидела напротив меня, по обе стороны от нее – по стражу, а за моей спиной – двое Караульных. Оказавшись рядом с ними, я осознал, насколько Караульные пугающе пусты, невыразительны. Когда они выпускают антенну, невозможно догадаться, хотят ли они выстрелить или схватить, покормить или сделать укол. Когда один из них приблизился ко мне, я вздрогнул.

Бентли зачитала всё вслух. Все обвинения.

В том, что я нарушил Устав, позволив 428-му поставить Седьмой уровень под угрозу. В том, что я дал ему возможность украсть тюремную собственность, чтобы вывести из строя фиксаторы безопасности Седьмого уровня. В том, что я отдал приказ отправить заключенных на Седьмой уровень, а затем велел ему пролететь мимо Оборонной Станции.

Не было толку возражать, что Оборонная Станция оказалась неисправна и что стрелять по кораблю она была не должна. Мне объяснили, что, поскольку в Тюрьме происходил каскадный отказ, неполадки могли коснуться и Оборонной Станции. Меня спросили, проверил ли я тогда ее состояние. Нет, не проверил. Конечно же, ничего я не проверил. Слишком радовался, что спасу хоть кого-то, и ничего не проверил.

– Не было времени, – услышал я будто со стороны свои слова. – Если бы я знал, то, конечно, проверил бы.

И тогда Бентли посмотрела мне в глаза. Впервые в жизни.

– На борту Седьмого уровня было 300 человек и еще 235 заключенных.

– Знаю, – ответил я. – И мне очень жаль. Но давайте просто…

И ничего. То есть сказано, конечно, было еще очень много, но по существу – ничего.

* * *

Я вернулся в камеру, где с новой силой ощутил безвыходность своего положения. Воздух был затхлым и чем-то неприятно пах. Хотя, возможно, пахло от меня. Трудно было поверить, что после всего содеянного я начну жалеть себя, но именно так и вышло. Я винил во всем 428-го. Это была его затея. Я лишь следовал указаниям, только и всего. Они, конечно же, это поймут. В любую минуту они придут и освободят меня.

Решив изложить на бумаге оправдывающие основания для защиты, я взялся за дело. Учитывая, сколько ужасных преступлений совершил 428-й, отрицать не приходится – он умеет убеждать. Пойти у него на поводу довольно легко. Внезапно я с ужасом осознал, что стал его очередной жертвой. Так вот что он планировал все это время? Использовать меня как орудие убийства всех тех людей на корабле?

Как он там сказал? «Дайте мне рычаг побольше, и я переверну планету?» Так вот оно что. Вот чем я был для него. Рычагом, потянув который 428-й совершил свое последнее чудовищное кровопролитие. Меня обвели вокруг пальца, использовали, но я действовал из лучших побуждений. Я стал его последней жертвой.

В моих обвинениях нашлось место и для Оракула, и для Родины, и для Бентли, но корнем всего зла был, безусловно, Доктор. Я мог бы отдать что угодно за возможность снова его увидеть.

Документ получился довольно жалкий. Перечитав его, я проникся отвращением к самому себе. Такое мог написать лишь трус. Лишь человек, не способный отвечать за свои ошибки.