Леди, которая любила лошадей - Екатерина Лесина

В тридцать два она вдруг осознала, что ничего-то в поцелуях не понимает.

И в мужчинах.

И… вообще иной раз реальность ничуть не хуже, а порой и лучше тех розовых наивных мечтаний. Что в этой реальности все… реально, как бы ни смешно это звучало.

Легкое касание губ.

Чужое тепло.

И нежность. Осторожность, будто она, Василиса, столь хрупка, что и прикоснуться к ней страшно. Стук крови в висках. Сердце, что ухнула куда-то в пятки, а потом вернулось, заплясало в груди. И желание смеяться и плакать.

И танцевать.

Можно прямо под дождем. И тогда люди, если увидят, сочтут, что Василиса безумна. Наверняка, так оно и есть. Разумные девушки не поступают так… так… неправильно.

Или все-таки правильно? Если нет, то откуда в Василисе это ощущение счастья, такого близкого, что лишь руку протяни.

Или даже тянуть не надо.

— Вы теперь будете плохо обо мне думать, — сказала она первое, что в голову пришло. — Но даже если так, мне все равно.

— Не буду. О вас нельзя думать плохо.

Ее обняли.

И укутали. И прижали к себе. И просто… просто дождь длился и длился, и Василсие совершенно не хотелось, чтобы он когда-нибудь да закончился. Она стояла, совершенно невозможным образом прижимаясь к мужчине, опираясь на него, и не испытывала ни сомнений, ни угрызений совести.

Если бы Марья видела…

Как хорошо, что она не видела… но спрашивать станет, а Василиса совершенно вот не умеет врать. А если сказать правду…

Она покачала головой.

И посмотрела на небо, которое начало светлеть, словно издеваясь. Еще несколько минут, и дождь вовсе прекратится, а без него все станет прежним. И… и, наверное, Василиса поступила плохо и неправильно, даже не потому, что невозможно женщинам поступать столь… вольно, но она ведь проклята.

И как знать, не пробудит ли ее неосмотрительность это проклятье к жизни.

Руки похолодели от одной мысли о подобном.

— Что не так? — Демьян Еремеевич нахмурился.

И осмотрелся, силясь найти источник ее волнения.

— Проклятье, — призналась Василиса. — Я… не понимаю, как оно работает, но сказали, что оно есть, и если так, то… может… мне не стоило…

— Есть, — приложив палец к ее губам, Демьян заставил Василису замолчать. — Определенно есть. Я его даже вижу, но оно не страшное.

— А какое?

Смертельное.

Опасное.

И как он может говорить, что не страшное? Это даже обидно. Немного.

— Похожее на тучу. Тучку, — поправился Демьян. — Маленькую.

Он пальцами показал, до чего крохотна эта тучка.

— И пушистую. И я не чувствую от него опасности. А, как выяснилось, единственное, на что я годен, это чувствовать опасность.

Может, когда почувствует, уже будет поздно?

Небо же окончательно очистилось, быстро, как бывает это лишь на взморье, и выглянувшее солнце полыхнуло жаром. И холод, было пришедший с дождем, отступил. Пройдет четверть часа и о непогоде вовсе напоминать будут лишь редкие лужицы. А к вечеру и их не станет.

Василиса убрала щит.

И огляделась.

Улица была еще пуста, но…

— Скажите, — она прикусила губу, не зная, прилично ли говорить о делах сразу после поцелуев. Не покажет ли это ее бессердечною. Но все же… — А ваш… племянник… когда прибудет?

— Думаю, что на днях. Ему собраться надобно. И дела передать, нельзя же их просто взять и бросить.

Василиса кивнула.

Пару дней лошади еще подождут.

И недель.

И вовсе подождут, ибо иного варианта нет.

— Хотите заглянуть на конюшни? — он вновь понял то беспокойство, которое мучило Василису.

— Да, но… Марья уехала, наверное. А если и нет, то где ее искать?

В ридикюле есть рубли, но как-то вот… она никогда еще не ездила с извозчиком, и в голове разом всплыли все ужасные истории, слышанные от Ляли, о молодых доверчивых девицах, которые сели вот и сгинули, и так, что ни родичи, ни маги, ни полиция следа отыскать не сумели.

Василиса понимала, что истории эти, верно, преувеличение, но все же…

— Думаю, что мы и без княжны Вещерской справимся, — сказал Демьян, и от этого его «мы» на сердце разом потеплело. — Только… вы не замерзнете?

— Нет, — Василиса покачала головой и окружила себя облаком теплого воздуха. Заклинание это простенькое, освоенное ею еще в далекие полудетские годы, было из числа тех малых, которые давались легко.

А пиджак она вернула.

Извозчик, которого остановил Демьян, оказался мужиком с виду страшным, сама Василиса в жизни не решилась бы к нему подойти. Однако же коляска его сияла лаком, соловая лошадка радовала взгляд круглыми боками и лоснящеюся шкурой.

И пошла она споро, быстро.

Только копыта зацокали по мостовой. Город проплывал мимо, умытый, ясный, и в очах витрин Василиса видела свое отражение. Видела и не узнавала.

Она ли это?

Похожа… и не похожа. Она не стала краше, вот ни на капелюшечку, однако отчего-то собственное отражение притягивало взгляд и… и смешно, и неудобно, и тянет смотреть еще и еще.

— Но все же вашей сестре я весточку пошлю, — сказал Демьян, нарушив молчание. — Думается, они на вилле задержатся. Просто, чтоб не ждали.

— Спасибо.

Стало совестно, что сама-то Василиса о том не подумала. И что, наверное, Марья права, когда называет ее безголовою и безответственной.

Так и есть.

Безголовая.

И безответственная тоже. Но… воздух еще хранил аромат весеннего дождя, и голову кружил куда сильнее того ресторанного шампанского, которое так и осталось не выпитым. А еще хотелось говорить. Сразу и обо всем.

— Вы не думайте, Марья… она хорошая, просто… такая, какая есть. Так уж получилось, — витрины закончились, и дорога стала шире и ровнее. Вместо горбатых камней появился грязноватый после дождя, но крепкий еще тракт, и теперь копыта лошаденки месили грязь. — Моя бабушка очень беспокоилась, что род прервется. И теперь, сколь понимаю, не зря. Наверное, это тоже связано с проклятьем.

А Демьян — называть его по отчеству вот совершенно не хотелось — глядел на Василису внимательно, ожидая продолжения рассказа.

— Правда, странно, что она ни к кому не обратилась. Мне бы, конечно, не сказала, но от Марьи не стала бы скрывать. Наверное. Я уже ни в чем не уверена. Мою матушку сосватали, когда ей исполнилось пятнадцать, а повенчали вовсе в шестнадцать. Отец был двумя годами старше. Все решала бабушка. Всегда и все решала лишь она.