Послание госпоже моей левой руке - Юрий Буйда

Впрочем, сравнение с Джокондой проясняет не все. Поэтому воспользуемся сравнением со зверем. Как вы себя почувствуете, если будете точно знать, что у вас за спиной — чудовище? Сейчас, сию минуту! Настоящее чудовище — лохматое, вонючее, смрадно дышащее, плотоядное, голодное, злобное, наконец. Оно пока неподвижно, но решение уже принято, чудовище вот-вот тронется с места, вдавит лапу — или ласту — в мокрый песок, шагнет — почти беззвучно — к вам, и в этом-то нет никакого сомнения, то есть оно уже приближается, и даже если это движение будет длиться вечно, страх никогда не ослабнет, и привыкнуть к нему невозможно, как невозможно привыкнуть к красоте.

Человека завораживают текучая вода и огонь, вообще все текучее. Можно часами сидеть на берегу реки или ручья. Но если река или ручей обладают формой, то есть хотя бы началом и концом, то к морю неприложимы понятия «оттуда» и «туда», «правое» и «левое»: оно вне форм и вне времени. Море — это категория.

Человека тянет к морю, ибо ему хочется раствориться в чем-то большем человека, в чем-то, быть может, бесформенно-идеальном. Как и космос, море содержит в себе ад и рай, но между ними нет границ. Погибшие цивилизации, города, корабли, невинноубиенные младенцы — море таит их в своих глубинах, под толщей вод, взволнованных лишь на отмелях и скрывающих от нас всю мерзость истории. Недаром Мевилл однажды заметил, что если гегелевская мировая душа существует, то море — ее больная совесть.

Если не забывать об этом, — хотя лучше, конечно, и вовсе об этом не знать, — то наше существование на берегу становится напряженно-драматическим, зыбким и зябким. Поэтому можно только удивляться, как люди могут спокойно спать под шум прибоя. В связи с этим и пребывание спиной к морю обретает некое новое измерение, новый смысл: одно дело — сидеть на стуле в пустой комнате, другое — сидеть на стуле в комнате, где в углу валяется покойник. Будь вы хоть трижды невинны, вам долго не выдержать этого испытания. Вы возненавидите свою непорочность. А может быть, возьмете чужую вину на себя, лишь бы прекратился этот кошмар. Что уж говорить о тех, чья совесть и впрямь нечиста…

К морю нужно найти подход — в буквальном смысле слова. Ведь уже в поезде дети и неуравновешенные взрослые то и дело начинают вскрикивать: «Море! Вон там! Да посмотрите же!» Смотреть, разумеется, нельзя. Лучше всего лечь на пол и зажмуриться, не обращая внимания на крики, насмешки и предложения вызвать врача. Ну не станешь же всем объяснять, в чем дело. Но и по приезде на место не стоит забывать об осторожности. Море слишком велико, оно лезет в просветы между деревьями и домами, норовя неожиданно, как тать из-за угла, броситься вам в глаза. Поначалу я добирался до берега ползком. Такой способ дает полную гарантию, но привлекает любопытных. Со временем я научился подбираться к морю так, чтобы не видеть его и не вызывать насмешек обывателей.

Важно также найти удобное место. Выбор зависит от индивидуальных предпочтений. Кому-то, быть может, нравится сидеть спиной к морю в зарослях акации, а другим — на краю обрыва. Я же избрал поваленное дерево метрах в пятидесяти от берега, с которого открывается вид на сосновый бор. Никаких льгот и скидок, никаких стен или зарослей за спиной — ни в коем случае. За спиною должно быть море во всем его великолепии. Во всей силе его искуса. А перед глазами, как я уже говорил, шумливые сосны, клонящиеся под ветром. Это существенно: при взгляде на кучу мусора или загорающих девиц мысли могут выйти из-под контроля.

Повернувшись спиной к морю, не остается ничего другого, как думать о море. Ведь ради этого все и затевалось. И первым делом нужно вообразить, что никакого моря за спиной нет. Вообще нет моря. Вообще нет никаких морей. Уверяю вас, это трудная задача: ведь мир без моря — принципиально иной мир. Это именно мир-без-моря. Чувствуете? Другие скорости, цвета, запахи, иной образ жизни и мышления. Не одна бабочка умрет, прежде чем вы свыкнетесь с жизнью без того, что шумит у вас за спиной. Это труднее, чем спрятать слона под мышкой, — вот какова мера трудности при решении этой задачи. Но — терпение, терпение, еще раз терпение. В отречении от моря есть что-то монашеское: отрекаясь об Божьего мира, святой восходит к Богу ради этого мира. Не забывайте, однако, что это лишь подготовка к главному. Наконец однажды, обнаружив, что среда превратилась в субботу, а вашую правую руку нипочем не отличить от левой, — вы вдруг понимаете: моря нет. Ни за спиной, ни вообще — в мире. И вот тогда-то вы приступаете к творению моря. Своего моря.

Голова идет кругом, стоит только вообразить, на какие вопросы предстоит ответить. Например: каким будет дно моря? Илистым, песчаным, каменистым, с вулканами, гротами, провалами, утонувшими кораблями и погрузившимися в бездну городами? Это будет северное море или вы предпочтете юг? С акулами или без? А как насчет тысяч характеристик донных пород, течений и бухт? Полгода уходит на придумывание водорослей, года два убиваешь на рыб и мелких животных, при этом ради шутки можно сотворить таких чудовищ, которые сохраняют жизнеспособность только в ваших сновидениях, но, к счастью, не смогут увидеть в своих снах — вас…

Наверное, вы согласитесь, что Искусство Моря требует от человека усилий не меньше, чем любое другое искусство. Ему отдаются целиком, ему посвящают всю жизнь, иначе вам не достигнуть совершенства, ваши акулы мгновенно деградируют до травоядных уклеек, а штормы и ураганы не потревожат и младенца.

Каждый день я отправляюсь к морю. Неподалеку от поваленного дерева я соорудил шалаш, где иногда сплю или наскоро совокупляюсь с какой-нибудь мимобегущей самкой. Сидеть спиной к морю ночью, в шторм, при ясной луне, зимой, в одиночку или на пару со случайным, но непременно молчаливым прохожим — я все перепробовал, все познал. Я создал свое море. Отныне оно лишь часть моей души, как дольний мир является лишь частью души Бога. Теперь-то я в состоянии обернуться и взглянуть на то, что у меня за спиной, — но не вижу в этом необходимости. Я стал замечать то, на что раньше не обращал внимания. Стреляю без промаха. Разлюбил картофель фри и неподкупных судей. Наверняка смогу двумя руками поднять над головой двухтонный грузовик. Бабочка-однодневка на моей ладони может жить вечно. Пожалуй, я сумею без содрогания посмотреть в лицо самой жизни. И пусть невежды продолжают считать Искусство Моря бессмысленным — будущее за теми, кто овладел им, кто хранит в душе нерасплесканное величие моря с его адом и раем, за теми, кто постиг великое искусство сидеть спиной к тому, что у них за спиной.

…корабль их

Целой почти половиною на берег вспрянул — так быстро

Мчался он, веслами сильных гребцов понуждаемый к бегу.

Стал неподвижно у брега могучий корабль.

«Одиссея», XIII, 113-116

Молодой предприимчивый Парикмахер во время морской прогулки обнаруживает необитаемый остров, а на нем заброшенный дом, еще довольно крепкий, чтобы служить жильем человеку. Его осеняет идея: почему бы не устроить здесь что-то вроде пансионата, где за умеренную плату могли бы отдыхать задерганные городской жизнью люди?

Вскоре находятся желающие участвовать в эксперименте. Первый — Писатель. Он немногословен, носит свитер грубой вязки, курит трубку и никак не может избавиться от чувства вины за смерть молодой жены. Компанию ему решила составить Мадам, замученная бытовыми неурядицами и злобной враждебностью дочери, которая считает мать причиной всех своих несчастий. Мадам любит поесть, посудачить и не очень внимательна к своей внешности, хотя ей еще нет сорока пяти. Именно она дает прозвище Статист следующему участнику эксперимента — мелкому чиновнику статистического ведомства, который предпринимает это путешествие только ради сына — семнадцатилетнего немого, трогательно-беспомощного Нарцисса. Статист — желчный, занудный человечек в дешевой шляпе, тщательно отглаженном плаще, слегка потрескавшихся лакированных ботинках и синтетических носках. Если угостят, закурит, да и от рюмочки за чужой счет не откажется. Наконец, последняя участница — Девица, юная, легкомысленная, чуточку взбалмошная, пытающаяся казаться интеллектуально-ироничной. Рекомендуется начинающей киноактрисой, хотя на самом деле служит официанткой в третьеразрядном ресторанчике.