Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский

Посол сената Сульпиций Гал, закрывшись ладонью от солнца, вглядывался с борта триремы в приближающийся берег.

— Смотри! — показал он своему коллеге Октавию. — Как мягко переходит изумруд виноградника в темную зелень кедрового леса. Нет, обрати внимание, сколь прелестен этот причудливый узор речек, впадающих в Оронт.

Октавий угрюмо разглядывал палубу у себя под ногами.

— Право же, нет побережья прекраснее, — продолжал Сульпиций. — С ним может сравниться лишь наша Кампания.

— Пропади оно пропадом вместе со своей красотой, — отозвался Октавий.

— Зачем так мрачно? Лучше, что ли, в курии сидеть, света не видя… Что тебя пугает?

— Опять сон. И снова эти слоны. И если бы они тихо стояли. Но ведь они гнались за мной и почти настигли. Слушай, зачем убивать слонов? Ведь можно продать, наконец, отпустить?

— Странный ты человек! Ведь в решении сената ясно сказано «перерезать жилы». Ну, допустим, мы разрешим сирийцам продать слонов. Кто осмелится их купить? Ведь для того, чтобы владеть боевыми слонами, опять-таки разрешение сената требуется. Ты говоришь, отпустить. Но обученный слон привыкает к человеку, как собака. Попробовал бы ты своего Молоса отпустить…

— Мой Молос!

Лицо Октавия помолодело. Морщины разгладились.

— Знал бы ты, что это за собака! Он моим детям как нянька, а на охоте — зверь! От него не уйдешь! А глаза человеческие, все понимает.

Беспорядочный плеск, скрип уключин. Звон ножных цепей. Свист канатов. Хлопанье паруса. Привычные звуки, предвещающие высадку.

Сульпиций поправил тогу и двинулся к сходням. Октавий, несколько помедлив, последовал за ним.

Обычно, высаживаясь на берег, послы направлялись к зданию, где находились городские власти и сообщали о цели своей миссии. Но на этот раз они должны были просить, чтобы их сопровождали в Антиохию, столицу державы Селевкидов.

Решительная походка, необычная одежда привлекали внимание прохожих, которые смотрели на послов, о чем-то переговариваясь.

Благодушное настроение не покидало Сульпиция.

— Вот мы и в Сирии, — сказал он, не замедляя шага. — Селевк Никатор, основав этот город, дал ему имя своей матери Лаодики. Столицу же нарек именем своего отца Антиоха. Третьему городу присвоил имя жены Апамы, а свое имя оставил городу, называвшемуся ранее Гидатос Потомой. Четыре дочери Сирии: Антиохия славится роскошью и многолюдием, Селевкия — неприступностью, Апамея — воинственностью, Лаодикея — изобилием. Нет вина лучше лаодикейского.

— Смотри, кто там стоит на ступенях дома и машет нам рукой?

— Да ведь это царедворец Лисий! — воскликнул Октавий. — Как он тут оказался? Нам теперь и в Антиохию не надо.

Лицо Лисия сияло, как только что отлитый денарий.

— Боги мои! — выговорил он. — Какая неожиданность! Случайно заехал в Лаодикею и вдруг вижу своих благодетелей. Вот обрадуется юный царь, когда узнает, каких гостей я привез.

— Мы можем здесь все дела решить, — сказал Сульпиций. — У нас есть поручение, вернее, приказ.

— Любой приказ будет принят к сердцу и выполнен! — ответил сириец, склонив голову.

— Речь идет об уничтожении кораблей и боевых слонов.

Сириец побледнел. Лоб его покрылся испариной.

— Но без решения царя… Как я могу, — пробормотал он.

— Царю девять лет, — сказал Сульпиций. — Если ты за него правишь, то и решай за него.

— У нас враги, — лепетал Лисий. — Опять восстал Иерусалим. Без слонов и кораблей нам не справиться…

— Все это ваши дела! — оборвал Сульпиций. — Нам же приказано добиться точного выполнения условий мира с Антиохом Великим. Разрешено держать десять трирем, ты же построил корабли с пятью палубами…

Боевых слонов иметь не положено. Мы должны убедиться в уничтожении пятипалубников и боевых слонов.

— Но слоны в Апамее, — сказал Лисий.

— Знаю! — бросил Сульпиций. — Мы начнем с кораблей и кончим, с твоего разрешения, слонами.

— Я схожу за воинами, — проговорил Лисий, опуская голову, — видят боги, я сделал все, чтобы защитить царскую честь.

— Как ты его прижал! — восхищенно воскликнул Октавий, когда сириец удалился. — Мне казалось, он будет дольше сопротивляться.

— Да! Он из тех, о ком говорят: медлителен на ноги, скор на язык. Но запомнил урок, который дали мы его Антиоху.

— О каком Антиохе ты говоришь?

— Об отце мальчика, который ныне правит. Он осадил Александрию египетскую, и сенат принял решение, чтобы царь вернулся в Сирию.

— Да, да! — перебил Октавий. — Я сам за решение голосовал. И, помнится, Антиох выполнил волю сената.

— Выполнил, — согласился Сульпиций. — Но как? Я тогда был младшим послом при Попилии Ленате. Пришли мы в царский лагерь. Жарища. Слепни над головой вьются. Я сорвал прутик, чтобы их отгонять. Антиох выходит из царского шатра и с нами стоит. Попилий Ленат изложил решение сената. Антиох сказал: «Надо подумать!» — и направился к шатру. Тут-то Ленат выхватил у меня прутик и обвел вокруг царя круг. «Думай, — приказал он, — не выходя за черту!»

— Ну и Ленат! — расхохотался Октавий.

Показался Лисий в сопровождении воинов. Октавий насчитал пятнадцать человек.

— Боевые суда в восточной гавани, — сказал Лисий, не поднимая глаз. — Мы готовы.

— Знаю! — бросил Сульпиций. — Но два пятипалубника ты спрятал в бухточке, что в трех милях от города. Прикажи их привести. Сегодня мы покончим с кораблями, а завтра — со слонами.

Над восточной гаванью Лаодикеи полыхало гигантское зарево. По палубам прыгали языки пламени, обнимая деревянные украшения на носах обреченных кораблей. Как пираты в красных туниках, они ползли вверх. И вот уже они скользят по парусам, распространяя удушливый чад. Словно стрелы, с треском вылетают искры и гаснут в розовой воде.

Октавий оглянулся. Толпа безучастно наблюдала за исполнением сенатского приговора. Горели корабли, построенные на деньги лаодикийцев и их руками, а они безмолвствовали. «А если бы по приказу чужеземного царя уничтожались римские суда? — подумал он. — Молчала бы римская чернь? Нет, едва ли. Но тут — Азия, веками приученная к повиновению. Страна льстивых улыбок и низких поклонов».

Улочка вела вниз, петляя по склону холма, так что площадка с загонами для слонов, огороженная каменной стеной, занимала место сцены, а часть города над нею казалась амфитеатром.

Сходство это было тем более разительным, что склоны холма заполнились толпой. Снизу уже не было видно улочки, а только тысячи голов и тел, от загонов до верха, откуда начинался спуск в низину.

Октавий поправил на себе черный гиматий — его пришлось одеть поверх туники (ведь, как ему объяснили, к боевым слонам нельзя приближаться в белом, как к быкам в красном) — и перевел взгляд на начальника стражи.