Хищная книга - Мариус Брилл

Да, мое повествование чрезвычайно прибавило бы по части остроты и завлекательности, если бы сейчас в нем появился бесстрашный международный агент. Но настоящая жизнь редко бывает такой театрализованной, как пишут в романах, и я ничего не могу вам рассказать о таинственных незнакомцах, которые одеты в тропические полотняные костюмы, источают приторно-сладкие запахи ближневосточных лосьонов после бритья, хотя, судя по богатой растительности на лицах, никогда не бреются, и любят скрываться в ночном мраке, только для того чтобы внезапно выскочить и сверкнуть в лучах пробившегося из-за туч лунного света каким-нибудь смертоносным оружием. Сейчас я в лучшем случае смогу вам поведать лишь о невзрачном человечке, который похож на Льва Троцкого, источает аромат шпротного паштета, ищет старые книги для аукциона и носит скучное имя Питер Перегноуз. Однако я привнесу некоторой драматической напряженности в повествование, сказав, что с этого момента в нашу с Мирандой историю активно вмешивается английская военная разведка, хотя и в лице сотрудников подразделения с невразумительным названием «Отдел сдерживания», занимающегося какими-то там внутренними операциями.

Вы уже, вероятно, пришли к выводу, что «Ляпис Лазурь» и «Крапп Маррена» — слишком экзотические псевдонимы для сотрудников секретной службы Ее королевского величества. Они больше похожи на художественный вымысел, игру воображения, а я полагаю, что в подобных организациях воображение не в чести. Все верно, на самом деле они позаимствованы мною из довольно потрепанного каталога картин «Винзор энд Ньютон» за 1978 год, скучавшего в библиотеке и трогательно пытавшегося привлечь читательское внимание тем, что он падал с полки всякий раз, как кто-нибудь проходил мимо. В конце концов в один ненастный день какая-то милая старушка приобрела его на библиотечной распродаже, после чего, разорвав на страницы, набила бумагой свои отсыревшие меховые боты.

Хотя меня сверх всякой меры измучила любовь, любовь к Миранде, бывают моменты, когда я, несмотря ни на что, чувствую такую глубокую благодарность по отношению к ней, к вам, благодарность за то, что сейчас я здесь. Ведь стольким книгам даже вполовину не повезло так, как мне. Есть ведь и такие, кого никогда не читали, никогда не любили и даже ни разу не сняли с полки. Есть и такие, кому вообще нечего сказать.

Так вот. Причина, по которой мне пришлось придумать столь неправдоподобные псевдонимы, проста — все упирается в вопросы национальной безопасности. Ясное дело, название «секретные службы» звучало бы как-то очень уж по-коммунальному без словечка «секретные», придающего им хотя бы некоторый налет таинственности. Поэтому я считаю, что я не вправе поделиться с вами определенной информацией, которой — при моем-то всеведении — я, естественно, располагаю. Я ее придержу во избежание малейшей возможности как-то задеть государственные интересы — те самые, на которые многие шпионские романы ссылаются в оправдание своего элементарного невежества, — чтобы неизбежные санкции не смогли нарушить наш с вами спокойный и уютный тет-а-тет, точнее, tet-a-livre[9]. Не подумайте, будто я что-то от вас скрываю; если будете настаивать, я расскажу все, я — раскрытая книга в ваших руках; но кое о чем я умолчу ради вашей же безопасности. Право слово, есть такие вещи, которые лучше не знать. Если бы вы узнали кое-какие, пустячные, на ваш взгляд, подробности, власти предержащие рассматривали бы вас, любовь моя, как врага, завладевшего сверхсекретными сведениями. Жизнь многих людей оказалась бы под угрозой. А вы… скорее всего, было бы принято решение о «ликвидации». И все только потому, что вы прочитали что-то, что вам читать не полагалось. Ни за что на свете я этого не допущу, поэтому позвольте мне в дальнейшем называть наших «агентов» псевдонимами, которые устроят всех — названиями этих высокохудожественных, прямо-таки живописных красок.

* * *

Итак, пока Миранда всю вторую половину дня стояла за своим прилавком, чувствуя, что настроение ее никак не поправляется, тогда как она сама вполне поправляется, но в другом смысле, попросту толстеет и жиреет, а под ее прилавком пакетики, кульки и мешочки со сластями, наоборот, становились все тоньше, все изящней и стройнее; пока Миранда обливала и выжимала прокладки, совершенно без опасности для всех, кроме себя самой, в органах безопасности государственной обсуждались ее личность, ее жизнь и ее будущее, причем обсуждались людьми, о которых она знать не знала, которые даже формально не были ей представлены.

* * *

Так как я не имею права разглашать, в каком доме на набережной Миллбанк находится Офис, хотя это вполне мог бы оказаться дом номер 54, и на какой этаж поднялся Питер Перегноуз, хотя было там что-то от шестого этажа, может быть, цифра на стене; и не могу даже описать интерьеры, чтобы ненароком не проговориться, например, о грязно-сером цвете листов гипсокартона на стенах или о лампах безжалостного дневного света, незатейливо закрытых никелированными решетками; так как я не могу раскрыть вам все эти «секретные» подробности и не хочу вас оскорблять какой-нибудь правдоподобной ложью о темном потрескавшемся дереве скромного кабинета в стиле девятнадцатого века, об обитых красной кожей дверях и огромном письменном столе, за которым восседал Крапп Маррена; так как я считаю, что вымысел всегда неправдоподобнее, чем самая странная правда, то перенесу-ка я Офис куда-нибудь в совсем другое место, чтобы не было никаких недоразумений, никакой полуправды, и вы, любовь моя, не обвинили меня в том, что я пытаюсь вас запутать.

* * *

Итак, первое, что ощутил Питер Перегноуз, войдя в Офис, — волну влажного удушливого зноя, в котором он сразу покрылся обильным потом, начавшим стекать по лицу и козлиной бородке. Сначала заложило уши — визг, крики и вздорная болтовня обезьян, скрывающихся высоко в густых ветвях; рев, рык и завывания тысяч неведомых зверей внизу. Как они выглядят, Питер представить не мог, ясно было только, что животные эти велики, многочисленны, алчут человеческой крови, почему и притаились повсюду в засадах под прикрытием множества теней от решетчатого зеленого полога джунглей. Такие ужасы подстерегают каждого, кто вступает в Офис, не подготовившись должным образом к тяготам службы.

Опустив взгляд и осторожно ступая, Перегноуз следовал за босоногой туземной секретаршей с ее призывно проглядывающими сквозь травяную юбку стройными, мерно покачивающимися бедрами по извилистой тропинке, усыпанной опавшей листвой и усеянной птичьим пометом с отпечатками чьих-то ног, копыт и когтистых лап, по живому ковру из блестящих черных насекомых, теснящихся и даже громоздящихся друг на друга на своем буром пиршественном столе из хорошо унавоженного перегноя.

Секретарша постучала по пальме и отогнула огромный лист, приглашая гостя пройти на поляну, плотно окруженную головокружительно высокими стволами очень старых деревьев. С минуту Перегноуз недоуменно оглядывался, осваиваясь на этой поляне, подсвеченной изумрудно-зеленым светом, который просачивался сверху, через насыщенный хлорофиллом многослойный растительный покров. Крики обезьян и птичий гомон звучали здесь тише.

Крапп сидел за поваленным толстым стволом, опершись локтями на неровную замшелую кору и сложив ладони домиком. Седоволосый, под шестьдесят, голова крупная, нос багровый, видимо, от обильных возлияний. Шеи у него практически не было, зато дополнительных подбородков имелось больше, чем страниц в пекинском телефонном справочнике. В складках кожи терялся его амулет вождя — ожерелье из костей и зубов с пером попугая, по окраске выдержанное строго в цветах родного ему университетского флага.