Как ты смеешь - Меган Эббот

– Кэссиди вернется, – говорит она, – а может, и нет. Но флаером ей больше не бывать.

Она опускает голову и разглядывает свои закорючки.

– Не она бриллиант в нашей короне, – бормочет она.

Я гляжу на то место в диаграмме, где должен быть флаер, и вижу, как она в раздумье покачивает маркером в воздухе и, наконец, ставит посредине большой черный Х.

Совсем поздно нас выводит из оцепенения звук хлопнувшей дверцы машины Мэтта Френча, и в ту же секунду тренер подскакивает в своем шезлонге.

«Папа дома», – и все подскакивают следом. Мы спешим на кухню, собираем тарелки и выливаем остатки вина себе в рот. Я помогаю Рири спрятать пустые бутылки в вечнозеленом кустарнике. Бутылки громко звенят. Мэтт Френч наверняка догадывается. Наверняка он все слышит.

Мы суетимся вокруг кухонного островка, загружаем посудомойку и жуем органическую имбирную жвачку, а тренер разговаривает с мужем в соседней комнате, расспрашивает о том, как прошел день. Речь ее нетороплива и участлива.

Гляжу на него сквозь качающиеся стеклянные двери и вижу, что он очень устал; он что-то говорит, но слов не разобрать.

Он поднимает руку, чтобы коснуться ее плеча, но именно в этот момент она отворачивается, чтобы передать ему почту.

Я думаю о том, как он, должно быть, устал. Будь он моим мужем (хотя он совсем не симпатичный), я бы, наверное, усадила его, взяла бы какой-нибудь мужской лосьон с лимонным запахом и размяла бы ему плечи и руки. Ему было бы приятно, пусть он и не хорош собой: лоб у него слишком высокий, а в ушах растут жесткие волоски, и такие мысли мне прежде даже и в голову не приходили.

Но он так устал после долгого рабочего дня и пришел домой, а тут мы, пьяные, с визгами носимся по дому, мотая своими косичками и хвостиками. А его жена разговаривает с ним точно так же, как говорит с другими учителями в школе, когда они сидят в учительской, сжимая в ладонях темные от налета чашки с кофе, обмениваясь самыми дежурными фразами.

Он устало сутулится, я вижу, как его передергивает, когда он поворачивает голову в сторону кухни, где сидит наша крикливая девчачья стайка.

«Колетт, – наверное, говорит он. – Я весь день звонил. Весь день».

Не уверена, но, кажется, слышу, как он произносит имя Кейтлин; кажется, ему звонили из детского сада и спрашивали, где она.

Тренер прикрывает рот рукой и, потупившись, смотрит вниз. И я узнаю себя, когда, возвращаясь среди ночи, заставала отца, который не спал, дожидаясь меня, и требовал признаться, где я пропадала.

С террасы доносится громкий звон, несколько бокалов падают на пол.

– Тренер! – кричит кто-то с улицы. – Извините! Простите, пожалуйста.

– Поприветствуем новенькую, – объявляет тренерша, легонько подталкивая вперед наше прибавление – чирлидершу из юношеской команды, которая еще ни разу не выступала на матчах. Тело ее натянуто как струна, а вид совершенно тупой. Такой не страшно брякнуться головой об пол. Ничего страшного не случится, она просто дзинькнет и все.

– Ее на меня поставят, – пророчит Минди, разминая шею. – Ну, ничего, я с ней разберусь.

Минди-то знает, что сможет подбросить новенькую хоть под потолок – в той не больше сорока пяти кило, да и то, если намочить. Она и так уже мокрая: вся в испарине от нервов.

– Но сначала пусть заплатит дань, – Рири складывает руки на груди. – Мы ей дадим полетать.

Поначалу новеньких не щадят. Это своего рода инициация. Мы любим их пошвырять.

– Испытание матами, – бормочет Тейси, ни с того ни с сего ставшая крутой, решившая, что может говорить за всю команду.

Никто не интересуется, где Бет. Последние три дня ее даже в школе не видно, а тренерша, кажется, уверена, что победила и чувствует себя спокойно.

Телефон зажужжал после полуночи, да так, что прикроватный столик задребезжал.

«Можешь за мной заехать? Я на углу Хатч и 15-й».

Бет. Первое сообщение за пять дней. Такого долгого перерыва в общении у нас не было с тех пор, как после седьмого класса она уехала в конноспортивный лагерь в горах и вернулась с ожерельем из засосов от своего инструктора и свежими познаниями о природе мира.

Крадусь по дому, снимаю ключи от машины с крючка на кухонной двери. Все равно услышат, как я завожу машину, но если и так, им наплевать. Отцу уютнее рядом с мачехой, а та в отключке. Напилась снотворного.

Бет стоит на углу, и когда свет фар падает ей на лицо, я безмерно удивляюсь. Передо мной Бет, как она есть. И, если честно, эта Бет пугает меня куда больше, чем та, что прячет взгляд за стеклами темных очков и вечно огрызается.

Ее лицо открыто и беззащитно, на ней нет маски, что уже большая редкость, она беспрестанно хлопает ресницами, под глазами черные потеки туши. Ее взгляд проникает мне в самую душу.

Я знаю, что она не может видеть меня в свете фар, но мне все равно кажется, что видит. Знает, что я здесь.

До жути странно видеть ее настоящее лицо. Я едва удерживаюсь от того, чтобы не повернуть назад. Я не хочу чувствовать то, что чувствует она.

В машине она снова закрывается, отгораживается от меня. Она ничего не объясняет, даже не здоровается, и тут же начинает писать сообщения.

– Ты где была? – спрашиваю я.

– С Нацгвардией, – бормочет она. Пальцы стучат по крошечным клавишам.

– Что?

Клик-клик-клик – выстукивают ее пальцы.

– Что? – переспрашиваю я. – Что ты сказала?

– Красавчик-сержант… – произносит она, и у меня перехватывает дыхание, – … не единственный военный в городе.

Она откладывает телефон, смотрит на меня и хитро улыбается.

– Который из них? – спрашиваю я и вспоминаю всех тех поджарых солдат, что стояли за столом рядом с Уиллом – юнцов с воспаленными от ежедневного бритья щеками, будто их терли проволочной мочалкой.

– А тот, с квадратной головой, – отвечает она. – Прайн. Капрал Грегори Прайн. Я зову его Грегориусом. Ну, ты знаешь, о ком я.

Да, знаю, и вспоминаю, как он похотливо водит языком между пальцев, его прыщавый лоб, исходящее от него ощущение угрозы.

– Ого, – меня начинает подташнивать, – в плохие девочки записалась?

– Ага, – хрипло смеется она.

Но я смотрю на ее руки, и вижу, что они дрожат. Она вцепилась в телефон, пытаясь унять дрожь. Я вижу это, и что-то во мне переворачивается.

– Бет, – я ощущаю, как в моем лице не остается ни кровинки. Меня настигает какое-то странное чувство – будто я потеряла что-то важное. – Зачем?

– А почему нет? – отвечает она с хрипотцой, волосы занавешивают лицо. – Почему нет, Эдди? Почему?