Исчадия разума - Клиффорд Саймак

Я стоял, прислонившись к стене дома, где ютился бар, и посматривал в сторону, откуда должна была вот-вот появиться Кэти, когда вместо нее из мрака рысцой выбежал волк.

В волках есть некое качество, не присущее ни одному другому зверю. Какой-то глубинный инстинкт из отдаленного прошлого бросает нас при виде волка в дрожь, поднимает волосы дыбом. Вот перед нами непримиримый враг, убийца столь же жестокий и беспощадный, как и сам человек. В нем нет ни крупицы великодушия, он коварен и изобретателен, жесток и неумолим. Между ним и человеком нет и не может быть перемирия — взаимная вражда тянется слишком долго. Неудивительно, что, завидя волка, вынырнувшего из мрака, я ощутил мгновенный озноб и мурашки по коже.

Волк бежал целеустремленно. Не крался, не таился — у него была определенная цель, и он был не намерен отвлекаться по пустякам. Он был большой и черный или, по крайней мере, ночью казался черным, а кроме того, он был тощий и выглядел проголодавшимся.

Я оторвался от стены и торопливо огляделся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы служить оружием. Взгляд мой упал на бейсбольную биту — она лежала там, куда бармен швырнул ее, на скамье. Дотянувшись до нее одним движением, я ухватился за рукоять. Бита была увесистой и неплохо пришлась по ладони.

А когда я вновь посмотрел на улицу, там оказался уже не один волк, а три. Они бежали цепочкой друг за другом, одинаковой рысцой и с одинаковой, действующей на нервы самоуверенностью.

Я застыл на тротуаре с зажатой в руке битой. Как только первый волк поравнялся со мной, он остановился и развернулся ко мне мордой.

Наверное, я мог бы заорать и перебудить весь поселок, и уж точно, что мог позвать на помощь. Однако идея такого рода даже не пришла мне в голову. Это дельце следовало решить между нами, между мной и этими тремя волками — нет, уже не тремя, их стало больше, они вереницей выныривали из ночи и трусили по улице в мою сторону.

Я же знал, знал с самого начала, что это не волки, не просто волки, не обыкновенные волки, рожденные и выросшие на обыкновенной земле. Не более подлинные, чем морской змей, объявившийся на реке. Это были те самые, с которыми я уже был знаком, те, про которых рассказывала Линда Бейли, а может, те самые, которых я слышал накануне вечером, когда вышел на минутку вдохнуть свежего воздуха. Линда Бейли говорила — собаки, но какие к черту собаки! Олицетворение древнего ужаса, восходящего к первым дням человечества, и ужас этот не только уцелел в бессчетных столетиях, но, более того, столетия закрепили, отточили и материализовали его.

Словно повторяя маневр, отрепетированный заранее на учениях, волки подбегали к своему лидеру, выстраивались в шеренгу и разворачивались ко мне. Собравшись все вместе, они разом сели, будто по чьему-то приказу, и сидели рядком в одинаковых позах — прямо, но без напряжения, аккуратно подобрав передние лапы под себя. Посидев немного, они вывалили языки набок и принялись дышать — не очень шумно, почти застенчиво. И не спускали с меня глаз, не отводили от меня взглядов ни на секунду.

Я пересчитал волков — их оказалась ровно дюжина.

Тогда я перехватил биту, стиснул ее покрепче, хотя и понимал, что если они накинутся на меня, надеяться не на что. Если накинутся, то, без сомнения, все одновременно, как одновременно исполняли все остальное. Бейсбольная бита, только бы размахнуться хорошенько, — страшное оружие, и я наверняка успею прибить одного, а то и нескольких, но никак не успею прибить всех. Может быть, я сумел бы, подпрыгнув, достать до железного кронштейна, на котором болталась вывеска с кружкой пива, но крайне сомнительно, что кронштейн выдержит мой вес. Он и без того скособочился и прогнулся. Винты, или болты, или на чем он там крепится, выскочат из трухлявого дерева при малейшем усилии.

Остается одно, внушал я себе, собрать все свое мужество, и будь что будет…

Но на мгновение я отвлекся от волков, чтоб посмотреть на вывеску, а когда взглянул на них снова, перед ними, откуда ни возьмись, вырос уродец-монстренок с заостренной головкой.

— Надо бы позволить им сожрать вас, — пропищал он злобно. — Там, на реке, у вас не имелось такого права огреть меня веслом…

— Если ты не закроешь варежку, — ответил я, — я огрею тебя еще и этой битой.

Он в ярости подпрыгнул вверх-вниз, как мячик.

— Какая неблагодарность! — проверещал он, — Если бы не правила…

— Какие правила? — удивился я.

— Надо бы знать, — завизжал он, вне себя от гнева. — Это же вы, люди, навязали их нам.

И тут до меня дошло.

— Ты имеешь в виду эту белиберду, что трижды испытан — заговорен?

— К несчастью, — взвизгнул он, — это так и есть.

— И теперь, когда вы, недоумки, опростоволосились трижды подряд, с меня взятки гладки?

— Увы, — согласился он.

Я опять поглядел на волков. Они сидели в той же позе, свесив языки, и ухмылялись. Я догадался, что им все равно, броситься ли на меня или удалиться трусцой восвояси.

— Но есть кое-что в дополнение, — заявил монстренок с заостренной головкой.

— Что, припасли уловку про запас?

— Вовсе нет, — откликнулся монстренок. — Дело касается благородного рыцарства.

Я пришел в недоумение, при чем тут рыцарство, но вопроса не задал. Было ясно, что он и сам все скажет. Ему не терпелось, чтобы я спросил. Его, видно, до сих пор корежило от того удара веслом, и ему донельзя хотелось поиздеваться надо мной. Он злобно пялился на меня из-под свисающих с макушки косм и молчал. Молчал и я, крепко сжимая биту.

А волки потешались от души, их просто распирало от беззвучного смеха.

В конце концов он не выдержал.

— Вы свой трехкратный заговор имеете, — заявил он. — Но есть особа, которая не имеет.

Он застиг меня врасплох и смекнул, что застиг врасплох, — его счастье, что я никак не дотянулся бы до него битой.

— Ты говоришь о мисс Адамс, — уточнил я как мог хладнокровнее.

— Вы быстро уловили суть, — одобрил он. — Желаете ли вы, как благородный джентльмен, принять ее искус на свои плечи? Если бы не вы, она не была бы уязвима. Полагаю, вам приличествует вернуть ей долг.

— Согласен, — заявил я.

— Вы серьезно? — выкрикнул он с ликованием.

— Совершенно серьезно.

— Вы принимаете на свои плечи…

Я прервал его:

— Кончай разглагольствовать. Я сказал то, что сказал.

Вероятно, я мог бы потянуть время, но в таком случае, по-моему, потерял бы лицо, а мне почему-то казалось, что терять лицо при данных обстоятельствах никак нельзя.

Волки разом поднялись на ноги и разом прекратили шумно дышать, и усмешку с них как ветром сдуло.

Мысли крутились бешеным водоворотом: что бы такое придумать, что предпринять, чтоб появился хоть какой-то шанс выбраться из этой западни? Но водоворот крутился впустую. Идей не возникало.