Величие мастера - Михаил Михайлов

Еще секунда. Первый из вражеской стаи вновь выровнялся, приподнял нос и, взмывая в бескрайнюю синь неба, сбросил в толпу людей несколько черных хвостатых боеприпасов. Короткий, резкий свист. Три мощнейших взрыва сотрясли воздух над сопкой. Сила эта была столь велика, что задрожала земля под ногами. Три огненных снопа разметнулись в стороны языками пламени, вырвав из тела земли обильные клочья почвы, перемешанной со мхом и мелкими камнями. Три черных столба дыма, перекатываясь нестройными волнами, устремились ввысь. Теплый поток угасающей ударной волны прошел по телу Речкина, в нос ударил кисло-горький запах горелой взрывчатки.

Еще мгновение, и сорвались в пике следующие два бомбардировщика. Стук пулеметов, ужасающий пронзительный свист авиабомб. И вновь задрожала земля, громыхнули мощные взрывы. И вновь покатились к небу черные, густые столбы толового дыма.

Никто уже не считал… Никто уже не смотрел преисполненными страха глазами в небо, застланное хищной, алчущей людских жизней, вражеской ордой и курящимся по воздуху черным дымом уже взорванных бомб.

Взрывы гремели снова и снова уже наперебой друг другу. Казалось, сам Сатана разинул свою хищную пасть над этими людьми. Она гудела рычанием авиамоторов, трещала пулеметными очередями и раз за разом низвергала на землю оглушительные раскаты взрывов.

Сквозь громогласную какофонию кромешного ада послышались первые крики раненых. Рев, подобный звериному, отчаянные, сквозь плач, крики о помощи. А те, что еще были целы, бежали со всех ног. И не было правды правдивее их правды, и не было правды бесстыдней ее. Напрочь позабыв о всех законах морали, человеческой взаимопомощи, проносились они мимо своих искалеченных товарищей. Стыдливо отводили глаза в сторону от протянутых к ним обожженных пламенем взрывов, иссеченных осколками и камнем рук. Очертя головы бежали прочь, потому что хотели жить! И сердце, словно в тисках, сжималось в груди, горело огнем, но страх брал верх в умах еще пока уцелевших людей.

Яростный, с надрывом гул самолета… Он слышался совсем близко, над самой головой. Речкин цепенел от страха. Кровь словно застыла в теле, и движения стали невероятно тягостны. Даже запрокинуть голову, чтобы взглянуть ввысь, он не мог. Словно невидимый, более могущественный разум, некая сила свыше, что люди зовут «Ангелом-Хранителем», нежно коснулась его спины, и Речкин упал на землю, закрыв голову руками и зажав уши, за несколько мгновений до того, как пронзительный свист прорезал над ним затянутый дымом воздух. Что есть мочи сжимал Алексей мокрыми от пота ладонями голову, зажимал запястьями рук уши и жался, жался к самой земле, словно хотел слиться с нею, пропасть хоть на миг. Он ждал, напряженно, на самой грани нервного срыва, до дрожи во всем теле, ждал… Всего пара секунд отделила начало свиста до взрыва, но это время показалось вечностью. Речкин чувствовал свое тело остро, как никогда. Ощущал каждую клеточку, каждую точку соприкосновения с холодной землей, которая неприятно кололась мелкими камешками, чувствовал, как липла к телу мокрая от пота одежда, как стучат по ладоням мелкими молоточками виски и даже как разгоряченная кровь сочится упругими струями по венам. И все же взрыв был внезапен. Его оглушительная, смертоносная мощь ударила по Алексею, словно молния. Земля покладисто содрогнулась, и горячий воздух пронесся бурным потоком по спине. Речкина густо осыпало землей.

Алексей так и продолжал лежать, не шевелясь. Пребывая в оцепенении, он силился понять – цел ли? В ушах стоял гул, словно свист той падающей бомбы поселился в его голове. Но это была не контузия. Его просто оглушило. Алексей почему-то понимал это… А может, просто убеждал сам себя… Наконец, он поднялся на ноги и, схватив с земли слетевшую фуражку, вновь бросился вперед. Теперь Речкин чувствовал, что тело его не задето, что оно живо, бойко, сильно и вновь готово верно служить ему.

ДОТ был уже совсем близко. Кто-то крепко схватил Алексея за галифе, и он едва не упал. Речкин глянул вниз. Это был еще дышащий, истекающий кровью труп. Труп смотрел на него через узкий разрез азиатских глаз, уже стекленеющим, потухающим взором. Скрюченная, покрытая свежей кровью пятерня последним усилием воли продолжала удерживать Алексея на месте. Труп пытался что-то сказать, но лишь приглушенный хрип с пузырящейся багряной слюной вырывался из его бледных, синеватых губ. Речкин вырвал ногу, отвернул в сторону лицо и устремился дальше. Вот так легко, вот так просто… Он, чуть не утопший десятилетним мальцом, когда спасал дворнягу из ледяной воды весенней полыньи, он, так и не приучившийся хладнокровно взирать на то, как забивают домашнюю скотину, просто взял и бросил умирать несчастного. Его не кольнула совесть, его не несло вперед жестокое хладнокровие. Речкин, как и все, кто бежал рядом с ним, просто хотел выжить.

Увесистая металлическая дверь на входе в ДОТ была настежь открыта. Алексей прыжком преодолел спуск к ней и пулей влетел в тесное темное помещение. Боец, что стоял у входа и жестами рук показывал, что ДОТ переполнен, услужливо прижался к стене, увидев на петлицах приближающегося кубари лейтенанта. Каменно-бетонное строение действительно было забито людьми до предела. Кто-то сидел на корточках, кто-то безбоязненно полулежал на холодном бетонном полу, другие, что, видимо, оказались здесь позже, устроились стоя, то и дело хватаясь друг за друга при каждом новом разрыве авиабомбы, которому вторили земляные толчки.

Множество перепачканных копотью лиц, множество светящихся белками, испуганных глаз. Не люди, а тени… Молчаливые, хмурые, затихшие в напряженном ожидании очередной серии взрывов. Когда уже закончится этот ад? Попадет в них или все обойдется?.. Выдержат ли крепкие стены ту дьявольскую, разрушительную силу, что изранила громадными воронками всю сопку?..

Некоторые были ранены, но легко, потому и смогли добраться сюда. У иных, видимо контуженных, запеклась кровь на ушах. Их серые, словно восковые лица выражали полную отрешенность. Кто-то нашептывал сухими, с разводами грязи в уголках, губами нечто невнятное, смысл чего сквозь звуки бомбардировки разобрать было невозможно. Отдельные крестились не стесняясь.

В глубине помещения ДОТа Речкин увидел знакомую долговязую фигуру в офицерской пехотной фуражке. Блеснули в полумраке круглые стекла очков, и сомнений не осталось. Это был Розенблюм. Сидя на корточках в углу в расстегнутой шинели, он возился с одним из бойцов, о чем-то разговаривая с ним. Видимо, Михаил оказывал помощь одному из раненых. Алексей не стал подходить или окликать его. Ему вдруг просто стало спокойнее на душе оттого, что он встретил хоть одного знакомого здесь – среди живых.

Время медленно сочилось сквозь уханье разрывов и гул самолетов. То вдали, то чуть ближе, то совсем близко призывно взвывала смерть. Сложно было определить, сколько прошло времени, прежде чем все стихло. Гул бомбардировщиков стал отдаляться, уносясь на запад, и вскоре в воздухе повисла тишина. Но никто не решался покинуть мощные стены ДОТа, опасаясь, что немецкие «штуки» вернутся назад, чтобы продолжить бойню.

Титов появился в ДОТе почти сразу после того, как стихла адская какофония. Он возник в проеме открытой по его стуку двери серым, почти безжизненным силуэтом. Лица его, спрятанного в собственной тени, противоположной яркому, за спиной, свету, видно не было. Но по всей фигуре, грузной, обмякшей плечами, замечалась колоссальная усталость. Резким, отчаянным движением ротный сорвал с головы фуражку, оставив ее плененной в крепко сжатых пальцах. В уличном свете открылась копна его густых, взъерошенных волос, блестящих от пота, словно их намазали жиром. Он сделал несколько тяжелых шагов в глубь сооружения. Опершись рукой о стену, Титов внимательно осмотрел присутствующих здесь. Молча. Легкая дрожь пронимала его с головы до ног. Бойцы присмирели. Те, что могли стоять, но лежали или сидели, встали. Даже редкие постанывания и всхлипывания раненых сию минуту растворились в каменно-бетонных стенах. Слышно было лишь прерывистое, вздрагивающее, тяжелое дыхание округленных от напряжения ноздрей ротного. Он убрал руку и прошел в центр помещения. В жидком свете, что сочился снаружи через узкие глазницы бойниц, Алексей теперь разглядел его знакомое и в то же время чужое лицо. Обездвиженное, лишенное всяких эмоций, покойничье, оно даже сливалось с гимнастеркой серо-зеленым отливом. Из расстегнутой кобуры небрежно торчала рукоятка револьвера. По левой руке Титова через бойницу скользнул луч солнечного света, и Речкин заметил, что рукав почти весь почернел от крови.