Дамы из Грейс-Адье и другие истории - Сюзанна Кларк

Впоследствии Веллингтон считал, что недолгое пребывание в доме, опоясанном рвом, не причинило ему вреда. Ему довелось быть дипломатом и политиком, и даже премьер-министром Великобритании, но с годами в голову герцогу все чаще приходила мысль о тщетности его трудов. Однажды Веллингтон заметил миссис Арботнот[14](своему близкому другу): «На полях сражении я был господином своей судьбы, а теперь вынужден подлаживаться ко всем. Я столько раз шел на компромиссы, что в политике считаю себя условной фигурой, жалким подобием человека!»

Миссис Арботнот удивилась, отчего так внезапно побледнел и встревожился герцог.

Дом священника прихода Всех Надежд, Дербишир

Миссис Газеркоул, декабря 29, 1811 года

Мадам!

Я не собираюсь испытывать ваше терпение, повторяя те доводы, коими пытался убедить Вас в своей невиновности. Покидая Вас сегодня днем, я утверждал, что в моих руках находится письменное свидетельство, каковое избавит меня от обвинений, которые Вы обрушили на мою голову. Исполняя обещание, прикладываю к письму дневник. Если, листая эти страницы, Вы решите, что, рисуя Ваш портрет, я был недостаточно почтителен или само изображение окажется не слишком лестным, не забывайте, что дневник никогда не предназначался для чужих глаз. Больше Вы не услышите от меня ни единой мольбы мадам. Если сочтете нужным, напишите епископу. Не смею препятствовать Вам ни в чем. Однако одно обвинение я должен отвергнуть — то, что не оказывал должного уважения членам Вашей семьи. Именно живейшее беспокойство о благополучии Вашего семейства и стало причиной моего теперешнего двусмысленного положения.

Остаюсь, мадам, Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой.

Преподобный Алессандро Симонелли

Из дневника Алессандро Симонелли

Августа 10, 1811 года, колледж Корпус-Кристи, Кембридж

Все больше склоняюсь к мысли, что должен жениться. Нет денег, нет видов на устройство карьеры, влиятельных друзей тоже нет. Мое необычное смазливое лицо — самое ценное, чем я обладаю, и боюсь, пришло время выставить его на продажу. Джон Уиндль сказал по секрету, что вдова книготорговца с Джезус-лейн давно уже по мне сохнет, а всем известно, что муж оставил ей около пятнадцати тысяч фунтов. О самом даме мне не доводилось слышать ни единого дурного слова, Молодость, добродетель, красота и щедрость стяжали вдове всеобщую любовь. И все же мне тяжело смириться с этой мыслью. Слишком привык я к суровой дисциплине ученых споров, чтобы обрадоваться женской болтовне. Неужели обречен я лишиться живительного общества Аквината, Аристофана, Эвклида и Авиценны и часами выслушивать глубокомысленные рассуждения о достоинствах чепца из плоеного муслина?

Августа 11, 1811 года

Сегодня утром ко мне в комнату, улыбаясь, вошел доктор Протеро.

«А ведь вы не ждали меня, мистер Симонелли, — заявил он. — Мы с вами не столь близки, чтобы запросто наносить визиты друг дружке»

Не спорю, но кто в том виноват? Протеро — представитель худшего сословия кембриджских преподавателей. Любит лошадей и охоту больше, чем книги и науки. С тех пор как стал профессором, не прочел ни единой лекции, хотя фонд колледжа обязал его исполнять эту повинность каждую вторую неделю семестра. Однажды в одиночку съел пять жареных макрелей (отчего едва не отправился на тот свет) почти всегда пьян по утрам и всегда по вечерам частенько клюет носом прямо в кресле, поэтому весь жилет заляпан вином. Надеюсь, что мое мнение о Протеро ни для кого не секрет. И пусть моя честность уже не раз служила мне дурную службу, не стану скрывать, что мне удалось кое в чем ему навредить.

«У меня для вас добрая весть, мистер Симонелли, — продолжил Протеро. — С вас стаканчик вина! Как только услышите, что за превосходные новости я вам принес, тут же предложите мне выпивку!»

Словно старая уродливая черепаха, Протеро завертел головой по сторонам, высматривая бутылку, однако в поисках не преуспел, посему продолжил: «Семейство из Дербишира (старинные приятели, сами понимаете) просило меня найти какого-нибудь ученого джентльмена на место приходского священника. Я тут же подумал о вас, мистер Симонелли! Обязанности священнослужителя в этом крае совершенно необременительны. А уж здоровую атмосферу и восхитительный деревенский воздух вы и сами сумеете оценить по достоинству, когда я скажу вам, что предыдущий священник мистер Уитмор скончался в возрасте девяноста трех лет. Отнюдь не ученый, но славный малый, добряк, прихожане его обожали. Ну же, соглашайтесь мистер Симонелли! Если вам не в тягость владеть собственным домом с огородом, плодовым садиком и хозяйством, я сегодня же отпишу Газеркоулам, что вы согласны, и тем самым избавлю их от мук ожидания!»

Тем не менее, в то утро его настойчивость не принесла плодов, ибо я отказался дать ответ немедленно. Я понимал, чего Протеро так хлопочет. У него есть племянник, которого он прочит на мое место в Корпус-Кристи. Однако отказываться от подобной возможности только ради того, чтобы досадить Протеро, кажется мне непростительной глупостью.

Итак, я должен выбирать: женитьба или приход?

Сентября 9, 1811 года

Сегодня рукоположен в сан священника англиканской церкви. Не сомневаюсь, что моя скромность, усердие и удивительная кротость как нельзя лучше подходят для этого призвания.

Сентября 15, 1811 год. Гостиница «Георг».

Почтовой каретой добрался до Дерби. Ехал снаружи, что обошлось мне в десять шиллингов шесть пенсов, однако из-за дождя беспокоился за сохранность книг и бумаг. Комната в «Георге» пахла не так плохо, как зачастую бывает в гостиницах. Ужинал жареными вальдшнепами, фрикасе из репы и яблоками в тесте. Превосходно, но отнюдь не дешево — посему остался недоволен.

Сентября 16, 1811 года

Первое впечатление не слишком благоприятно. Под дождем окрестности прихода Всех Надежд выглядят дикими и почти необитаемыми. Крутые поросшие лесом лощины, бурлящие потоки. Голые скальные выступы чередуются с засохшими дубами и тоскливыми вересковыми пустошами. Впрочем, должен признать, ландшафт весьма живописен, и вполне подошел бы для романа, однако мне, избравшему этот край для обитания, местность вопиет лишь об одиноком прозябании и скудном обществе, состоящем из неотесанных невежд. За два часа мне попался единственный след человеческого обитания — мрачный фермерский дом с потемневшими от дождя стенами, окруженный угрюмыми промокшими деревьями.

По моим подсчетам, до деревни оставалось рукой подать, но тут, завернув за угол фермы, я увидел двух всадников. Они остановились у бедной хижины, чтобы побеседовать с кем-то за изгородью. Я небольшой знаток лошадей, но эти меня поразили: высокие, статные, сияющие. Кони — вороной и гнедой — вскидывали головы и били копытами, словно негодуя, что приходится попирать столь презренную землю. Казалось, что во всем Дербишире нет ничего ярче — посреди серой дождливой пелены удивительные кони горели, словно костер.