Костюм Арлекина - Леонид Абрамович Юзефович

— Скорее уж наоборот.

— Пускай так. — Певцов легкомысленно отнесся к этому уточнению, не вникая в суть. — Надо бы отметить удачу. У хозяина найдется, я полагаю, что-нибудь горячительное. Он и по этой части был не промах.

Певцов сходил в кухню, по дороге выглянув на улицу и отправив одного из жандармов с докладом к Шувалову, принес початую бутылку хереса и две рюмки.

— Прошу к столу, господин Путилин!

Утром Иван Дмитриевич сам без зазрения совести ел княжеского поросенка, но сейчас чувствовал себя не вправе пить хозяйский херес.

— Не стесняйтесь, — пригласил Певцов. — Покойник счастлив был бы угостить нас по такому случаю.

Увидев, что компаньон медлит, он выпил вино один, лихо чокнувшись с собственным отражением в зеркале и сказав при этом:

— По-гусарски!

Иван Дмитриевич вспомнил, что жандармские офицеры получают самое высокое в армии жалованье — не то по гусарскому, не то по кирасирскому окладу, и чертыхнулся про себя: было бы за что! Дармоеды.

— Пейте, — засмеялся Певцов, наливая себе вторую рюмку. — Или вы думаете, что ваш гвардеец не признается? Что так и будет говорить на следствии, будто вы его укусили? Не волнуйтесь, это я беру на себя. Таким людям главное, чтобы их подвиг оценили. Они же все в мученики норовят. Скажешь им: я лично ваш порыв уважаю, но закон… И готово дело. Падки, черти, на понимание. Только нужно дать ему перебеситься. Слышите?

Из чулана долетали глухие удары.

— Фанатики, они всегда признаются, — заключил Певцов с профессиональной уверенностью ловца душ. — Боев, например, уже признался.

Рука Ивана Дмитриевича вновь потянулась к бакенбарде.

— Как? Этот болгарин?

— Он самый.

— Не может быть!

— Признался как миленький, — подтвердил Певцов.

В это время Шувалов, извещенный Певцовым о поимке преступника, отослал дежурного офицера в австрийское посольство, к Хотеку, а сам готовился отбыть в Миллионную. Все обстоятельства дела удобнее было выяснить на месте.

Хотек собрался быстро, оба графа выехали одновременно.

На карете посла висел фонарь желтого цвета, у Шувалова фонарное стекло было с синеватым отливом. Кареты катили по городу, два огонька, золотой и синий, неуклонно приближались один к другому, чтобы в конце концов встретиться возле двухэтажного дома в Миллионной.

Посла сопровождал казачий конвой, без которого Хотек теперь никуда не выезжал. Один казак скакал впереди кареты, двое — сзади, есаул — сбоку, у дверцы.

К великому князю Петру Георгиевичу, принцу Ольденбургскому, Шувалов тоже направил нарочного и лишь с окончательным докладом государю решил повременить до утра.

На повороте его карета едва не сшибла с ног одинокого прохожего. Это был сыскной агент Сыч. Раньше он служил истопником в Воскресенской церкви на Волковом кладбище и знал духовное обхождение, поэтому Иван Дмитриевич именно его послал искать наполеондор по церквам, а Константинова — по трактирам.

Иван Дмитриевич предполагал, что вряд ли убийца осмелится пойти в большой собор вроде Исаакиевского или Князь-Владимирского. Сычу велено было туда не соваться, зато обязательно заходить в храмы поменьше и победнее. Он так и поступал, но, увы, все без толку. К тому же дело подвигалось медленно, поскольку от церкви к церкви Сыч ходил пешком, а казенные деньги, выданные ему на извозчика, еще днем отдал жене, когда завернул домой пообедать.

Двумя или тремя годами раньше у одного крупного чина, директора департамента в Министерстве иностранных дел, пропала из кабинета папка с секретными документами. Искали недели две, но безрезультатно, в итоге вынуждены были доложить о пропаже канцлеру Горчакову. Исчезнувшие бумаги касались политической ситуации на Балканах, умные головы подозревали австрийских или турецких шпионов.

Прошло еще две недели. Однажды молодой министерский чиновник из того самого департамента, директор которого потерял эти документы, поздно вечером прогуливал по набережной своего шпица, как вдруг заметил впереди незнакомца с похищенной папкой. Он сразу же узнал ее по застежке. Она ярко блеснула в лунном свете, но некого было позвать на помощь на пустынной набережной. Подкравшись к незнакомцу сзади, чиновник ловко выхватил у него папку, но задержать его не сумел, шпион скрылся, оставив на месте схватки упавший с головы цилиндр. Тогда-то и решено было прибегнуть к услугам сыскной полиции.

С директором департамента потолковали у него в служебном кабинете. Тот сказал: «Естественно, господин Путилин, теперь я подозреваю этого чиновника. Он, видимо, таким образом хочет выслужиться передо мной, и я должен буду его наградить, потому что никаких улик против него у меня нет. Если вы их найдете, я ваш должник».

Прошли в комнату, где сидели его подчиненные. Героя, вернувшего украденные бумаги, Иван Дмитриевич просил не называть, сказав, что определит его сам, и это ему удалось: через минуту он уверенно указал на чиновника лет тридцати с рано полысевшим теменем.

Тут как раз принесли оброненный шпионом цилиндр с трещиноватым верхом и дырявой подкладкой. Иван Дмитриевич повертел его в руках, затем внезапным движением насадил на голову этому чиновнику и, убедившись, что цилиндр пришелся ему точно по размеру, сказал: «Следствие закончено».

Бедняга зарыдал и во всем покаялся, остальные чиновники бросились вырывать цилиндр друг у друга и осматривать его изнутри. Они думали, что на подкладке осталась фамилия владельца, которую тот написал там когда-то, а стереть позабыл, но ничего не обнаружили. Кроме того, никто не мог понять, почему так легко было добыто признание. Ведь размер цилиндра еще не та решающая улика, под тяжестью которой никнет повинная голова. Иван Дмитриевич так никому и не объяснил, что обнаружить и уличить преступника ему помогли перья.

На столе у этого чиновника он увидел деревянный стакан, откуда они и торчали, обыкновенные гусиные перья, но все с голым стеблем, лишь на кончиках периных дудок оставлены выстриженные из опушки маленькие сердечки. В точности такие же Иван Дмитриевич видел на столе у директора департамента. Прочие чиновники махавку не обрезали или обрезали как-нибудь иначе. Два человека во всем департаменте одинаково подстригали свои перья, и нетрудно было догадаться, кто из них на кого мечтает быть похожим.

Признание же добыто было следующим образом: когда цилиндр уже красовался на голове этого чиновника, Иван Дмитриевич вытянул из стакана одно такое перо и сердечком вверх воткнул его в трещину между тульей и донцем. Сколько оно там весило, это перо? Какие жалкие унции? Однако под его тяжестью виновный уронил голову на стол и заплакал. В зеркале он увидел свое отражение и ужаснулся. Старый цилиндр, увенчанный гусиным пером с дурацким сердечком на конце, был символом его души, столь же убогой в своем тщеславии, как это шутовское подобие гусарского кивера.