Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Стоп, — прикрикнул на нее Мирослав. — Не смей впадать в отчаяние. Ты выбита из колеи. Ты ждешь ребенка. Тебя прогнали из дома. Тебя пугают судом. Тебе трудно сосредоточиться. Но ты должна забыть про все это и помнить о главном… Почему покосились ваши весы?

— Потому, что Город в опасности, — сказала Киевица.

— Кто зажег вам на небе красный огонь?

— Наш Город. Киев.

— Он в опасности, он просит о помощи. И он же подал вам знак, как ему помочь. Ты можешь сомневаться в себе, во мне, в своих подругах-стервах. Но как ты можешь сомневаться в Нем? Город сам направляет тебя…

Он говорил почти то же самое, что сказала бы Маша, будь ее напарником не Мир Красавицкий, а Даша Чуб.

Он почти повторил Машину фразу: «Если бы в этой истории не было ничего мистического, нас бы туда не позвали!»

Но, услышав ее, Маша вероломно перебежала на Дашину сторону:

— А вдруг мы промахнулись? Вдруг мы вообще помогли не тому, кому нужно? То есть помогли поэтессе, а кому надо не помогли. Влетели не в то окно. Она ж вешалась! В этом действительно нет колдовства!

— Если колдовство не видно глазу, это не означает, что его нет, — наставительно произнесла Белладонна.

— Слушай, а ты случайно не знаешь, — повернулась к ней Киевица, — родиться на солнцестояние, на 13-й станции — это хоть что-нибудь значит?

— На свете нет ничего, что не значило бы совсем ничего, — дала белая кошка достойный Будды ответ. — Что же касается Анны Андреевны Ахматовой, сами по себе три буквы «А», выставленные в ряд…

— А-а-а! — изрыгнула три буквы Маша, взлетая с пола. — Где она? Где эта тетрадка?!

Конспект Кылыны отыскался под боком у Пуфик.

— May-тон[7], — мяукнула рыжая.

Маша выдернула из-под пушистого пуза тетрадь «с математикой». И ощутила, что ухватила разгадку за хвост.

— «AAA не прольет». Анна Андреевна Ахматова! Боже… Акнир украла у нас дореволюционные деньги. А вдруг она хочет пойти в Прошлое не из-за мамы? Или Кылына ходила туда из-за Анны Ахматовой? Вдруг «К» — это все-таки Катя… А вдруг… вдруг…

— Ну, так иди и пл-оверь, — мяукнула Пуфик — Прошлое покажет.

И принялась играть привязанным к тетради Кылыны ключом.

Весной 1892 «побежал» стремительным Александровским (ныне Владимирским) спуском второй в Европе и первый в России электрический трамвай.

Александр Анисимов. «Скорбное бесчувствие»

Пойти в Прошлое! — от этого предложения у Маши перехватило дух.

Маша уже была в Прошлом.

Именно там она встретила Мишу и полюбила его (и разлюбила Мира навсегда).

Именно там она навсегда потеряла Врубеля, — там он женился (не на ней) и умер сто лет назад…

Но зимой 1894–1895, когда семья Горенко проживала в гостинице «Националь» над Бессарабским рынком, Миша Врубель был еще жив! И, быть может, заезжал в Киев в это самое время.

И еще…

Маша любила Прошлое.

Не меньше, чем Мишу!

Эта любовь, непреодолимая, врожденная, и поманила ее на исторический факультет.

Маша фанатично любила историю и не раз убеждалась: история — та же философия (достаточно уметь не только читать, но и думать!).

Маша любила старые вещи…

Не только старинные, но и просто старые. Допотопный, с проржавевшими замками, коричневый чемодан из фанеры, проживавший в ее платяном шкафу. Блеклую фотографию бабушки в смешном купальнике, стоявшей по колено в море, перечеркнутом оптимистичным «Приветом из Сочи!». Поцарапанную круглую жестяную коробку от леденцов «Монпансье», в которой ее отец хранил шурупы и гайки. Но чем старше были вещи — тем сильнее любила их Маша…

Маша любила Время.

Невозвратимое прошедшее время, оставшееся с ней только в лице старых вещей. Время, которое можно было рассмотреть и потрогать: отколовшее куски золоченых багетов, обрамлявших растрескавшиеся картины в музее; стершее ступени царских домов; истончившее бумагу, исписанную тонконогими словами с ижицами — то, что другие сочли бы дефектом и браком… Маша и любила больше всего! Трещины, худобу посеревшего мрамора, щербины и патину.

Они украшали дома и вещи, как шрамы украшают мужчину.

Они свидетельствовали о минувших боях, баррикадах, любовях, страстях, зимах и летах.

Шрамы, нанесенные рукою Великого времени, были не менее ценны для нее, чем вещи, созданные руками великих. Эти шрамы говорили: «Мы прошли сквозь историю! Мы были там… Там были только мы!»

И, завороженная, Маша слушала рассказы древних щеколд. Золотых лорнеток, покоящихся в музейных витринах. Ступенек, стертых до арматуры. Блуждая по Городу, она наклонялась, чтобы потрогать угасший мрамор рукой, и вслушивалась в него, шепчущего ей о недоступной Прекрасной Стране.

Так мальчик, мечтающий о путешествиях, внимает рассказам о далекой, загадочной Африке! Так модница жадно читает о недоступной ей Высокой моде Парижа.

Но Маша не любила моду, не хотела в Париж. Ее влекла иная страна, существующая только на старых картах — 1800, 1902, 1913 годов. Страна, о загадках и модах которой рассказывали ей боевые шрамы старых вещей.

Потому-то с дивным для нее высокомерным презрением Маша морщилась на вещи, подделывающиеся под старину — они мнились ей самозванцами, лгунами, сидящими в трактирах с бутылкой вина, рассказывая об Африке, в которой никогда не бывали…

Однако, побывав собственной рыжей персоной в стране Прекрасного Прошлого, Маша сложила свою любовь воедино и приравняла к умопомрачительно простому ответу:

«Я хотела жить там. Я всегда хотела жить там. Не здесь…»

Оттого, стоило рыжей Изиде мяукнуть про новый вояж в ХГХ век, Маша мгновенно забыла про суды и экзамены, свое интересное положение и крайне неблагоприятное положенье вещей — в общем и целом.

— Но, — постаралась вернуть себя в реальность она, — я не могу. У нас и так мало времени.

И вдруг вспомнила о казавшейся раньше неважной особенности путешествий в минувшее.

Оно не займет много времени.

Точнее — не займет никакого времени!

Можно уйти в Прошлое в 12.00 текущего дня и прожить там хоть сутки (Хоть год! Хоть двадцать пять лет!) — ты все равно вернешься обратно ровно в 12.00. Максимум в 12.15.

— Нужно будет засечь… — сказала Маша под нос. — Пуфик, ты — гениальная кошка! В любом случае, если я буду сидеть тут и думать, это займет куда больше времени. Короче, даже если мне нужно просто посидеть и подумать, логичней идти и думать туда… Там я могу думать сколько угодно! Время ж все равно останавливается!