Дочь писателя - Анри Труайя

Последующие недели тянулись для Санди, полные холода и безвестности. Она жила воспоминаниями и даже не старалась придать какое-то разнообразие мыслям. Каждый день — одна и та же похлебка из сожалений, злобы и разочарования.

Через семь месяцев после смерти Армана Буазье, по традиции, место покойного в Академии было объявлено вакантным. Он занимал его на протяжении тридцати лет. Многие писатели сразу же направили пожизненному секретарю свои прошения. Газеты с настойчивостью указывали на кандидатуру Жана-Виктора Дезормье. Реакция академиков была неоднозначной. Некоторые считали, что ЖВД не создал еще ни одного сколько-нибудь значительного произведения и потому не заслужил права занять место среди них. Другие, напротив, выступали за избрание автора, который уже получил поддержку публики и критики. По их мнению, такой шаг даст Академии возможность «омолодить» свои кадры и станет свидетельством того, что она открыта навстречу литературе третьего тысячелетия. Наглость бывшего любовника возмутила Санди. Она уповала на то, что этот самонадеянный выскочка потерпит неудачу. Ее вдохновила коварная мысль, и она даже предприняла, при поддержке друзей покойного Армана Буазье, кампанию по дискредитации нежелательного претендента. Она по очереди обращалась к разным академикам и делилась своими опасениями, опираясь на мнение отца в отношении ЖВД. Санди утверждала, что часто слышала его критические замечания в адрес безрассудных притязаний молодого честолюбца на академическое кресло. Она говорила: «Мой отец считал, что талант Дезормье еще недостаточно созрел для Академии и полагал, что планку нужно ставить повыше». И еще: «Мне стало известно, через информированные источники, что авторство ЖВД в отношении его последних книг не бесспорно. Академии следует проверить эти сведения, чтобы не допустить в свои ряды самозванца!» Она добавляла: «Я не вправе советовать вам, призывать к осторожности и влиять на ваш выбор. Но поскольку речь идет о преемнике моего отца, я считаю своим долгом сообщить вам, что думаю о претенденте на его кресло». Ее выслушивали, вздыхая. Уверяли, что самым внимательным образом отнесутся к ее предостережениям, обещали поддержку в закулисной борьбе. Но порой случается так, что во время голосования самые благие намерения рассеиваются, как туман с первыми лучами солнца. Когда решающий день наступил, все голоса, за исключением одного, достались ЖВД. Голосование было тайным, и никто так и не узнал имени человека, отказавшего ему в поддержке.

Несколько месяцев спустя, как и было заведено, ЖВД произнес в Академии надгробную речь, посвященную своему предшественнику. При подготовке текста он использовал заметки, сделанные когда-то для неоконченной биографии Армана Буазье, «Скорпион по Зодиаку». Финал его выступления заглушили аплодисменты, предназначавшиеся и покойному, и его преемнику. Представитель Академии, которому выпала честь принять нового члена от имени коллег, превознес его заслуги, красноречиво рассказал о небольшой, но блестящей карьере писателя, без остатка отданной размышлениям, литературе и товариществу. «Господин Дезормье, — произнес он, — вы являете добрый пример для всех тех, кто мечтает добиться успеха и в творчестве, и в жизни». И снова грянули аплодисменты и крики «браво».

Сидя в первом ряду, Санди подчеркнуто отказывалась аплодировать. Она не появилась на фуршете издательства «Дю Пертюи», устроенном в честь новоиспеченного члена. Никогда больше она не появлялась на приемах во Французской академии. Но от всего, что произошло, она только укрепилась в своем решении защищать память отца. Посвятив себя этому служению, она день за днем проводила у телефона, убеждая издателей выпустить то или иное произведение Армана Буазье. Поборов остаток гордости, она преследовала знакомых журналистов, убеждая их написать статью с анализом творчества замечательного писателя. В самозабвенном служении утраченному идолу она обретала новый смысл своего одинокого существования. И ни появление новых блестящих книг, ни перипетии личной жизни друзей, ни привычные политические игры, ни военная угроза во всех концах земного шара не могли отвлечь ее от обязанностей жрицы. От того, что она называла своей жертвой во имя великого искусства «творческой фантазии и очищения души». Со временем желание содействовать вечной славе отца обратилось для нее и в интерес к творчеству ныне живущих романистов. В конце концов она приняла пост пресс-атташе, а затем и литературного редактора в новом издательстве «Миг», при условии, что оно возьмется за переиздание первых произведений Армана Буазье. Увы! Этот писатель, некогда знаменитый, теперь совершенно вышел из моды. Пресса даже не обмолвилась об этой робкой попытке воскресить его имя. Тогда Санди пустила в ход свой последний козырь и написала книгу воспоминаний, в которой представила своего отца просветленным гением, нежным и снисходительным одновременно. Она вышла под названием «Мое детство под сенью Армана Буазье». Книга увязла в трясине равнодушия. Можно было подумать, что у всей Франции вдруг отшибло память, что человек, которому еще вчера пела дифирамбы вся пресса, никогда не существовал. Санди была уязвлена неблагодарностью после стольких славословий и отомстила за несправедливость современников. Пользуясь положением литературного редактора, она отвергла, одну за другой, рукописи многих неизвестных авторов. Благодаря столь жесткой позиции, она приобрела своего рода известность в литературных кругах. Дебютанты ее боялись, а признанные авторы искали ее благосклонности. Для них Санди по-прежнему была вхожа в кулуары Французской академии. Ее считали женщиной, обладавшей тайной властью в литературном мире.

Теперь, когда она без сожалений «разгромила» целый ряд второстепенных произведений, она открыла молодого писателя, переметнувшегося из издательства «Дю Пертюи». Санди намеревается употребить сочувствие к ней полдюжины академиков и посодействовать ему в получении «Гран-при за лучший роман». Одного она опасается: как бы Жан-Виктор Дезормье, затаивший на нее обиду, не встал поперек дороги. Если все пройдет удачно, она, пожалуй, будет готова снова встретиться с ним.