Рамсес II Великий. Судьба фараона - Жеральд Мессадье

Тиа посоветовал Па-Рамессу воздержаться от проявления чувств по случаю своего триумфа. Опрометчиво раньше времени давать сопернику понять, что ты выиграл партию, длившуюся многие годы. А ведь он обыграл не только Птахмоса, но и своего отца! Здравый смысл подсказывал, что теперь самое время продемонстрировать отцу еще большее уважение и почтение. Усилия Па-Рамессу оправдались: на барельефе в Карнаке изображение Птахмоса было заменено изваянием Па-Рамессу. Его самолюбие было удовлетворено; и теперь, казалось бы, самое время воцариться в душе ликованию. Но этого не случилось. О том, что произошло с Птахмосом, Па-Рамессу вспоминал с грустью.

— Ты предпочел бы избрать менее болезненный способ прийти к триумфу, и это весьма похвально, — объяснил ему Тиа. — Но случилось так, что твой соперник избрал путь вероломства и насилия, что породило в тебе ненависть. Вполне понятно, что у тебя на душе остался горький осадок. Па-Рамессу внимательно посмотрел на своего наставника:

— Почему ты, взрослый человек, был тверд в своем решении поддержать меня, а Птахмос, такой же мальчик, как я, пытался хитростью меня обойти? Неужели одни люди от природы хорошие, а другие — плохие?

— Моя цель — научить тебя всему, что я знаю, и укрепить твой дух. Выполнить эту миссию как можно лучше — для меня счастье и честь. Я предан тебе даже во сне, ты — лучшая часть меня. Птахмос на первых порах чувствовал себя очень некомфортно в ранге принца, хотя твой божественный дед и твой божественный отец возвели его в этот ранг. Став же наследником трона, он ощутил груз обязательств по отношению к своим предкам. Судя по всему, он намеревался пойти по стопам Эхнатона. Птахмос не плохой человек по своей природе, мой принц, он просто поступает необдуманно.

— Как это понимать?

Тиа задумался, подыскивая слова.

— Такие вещи тебе лучше бы объяснил жрец, а не простой писец, такой, как я. Но раз ты оказываешь мне честь своим вопросом, я объясню как понимаю. Эхнатон хотел заменить многобожие культом единого бога — безымянной силы, которая являет себя миру в виде Солнечного Диска, Ра, и которую этот фараон именовал Атоном. Эхнатон пренебрег самым главным: высшее божество бесконечно. Оно всеобъемлюще и непостижимо. Каждое божество нашего пантеона — это лишь проявление высшей силы. Птах и Хорахти, Сехмет и Хнум[20]в общем, все нетжеры[21]суть воплощения высшего божества. Эхнатон хотел, чтобы люди забыли о том, что высшее божество присутствует во всем сущем, а не только на небе. По моему мнению, это была ошибка, но Птахмос не обладал достаточным объемом знаний, чтобы это понять.

Па-Рамессу кивнул в знак согласия и накрыл своей ладонью руку наставника.

— Воистину ты — мой светоч! Скажи, а кто, по-твоему, бог Птахмоса?

Уголки губ Тиа дрогнули в едва заметной улыбке.

— Имя его говорит о том, что ему покровительствует Птах, но мальчика так назвали жрецы из Хет-Ка-Птаха. Я полагаю, его бог-покровитель — Хонсу.

— Хонсу? — переспросил Па-Рамессу, который никогда не слышал о таком божестве.

— Хонсу — сын Амона и Мут, но судьба его двойственна. Действовать он может только в полнолуние, а в остальное время он бессилен.

— Значит, он появится снова?

— Думаю, да, мой принц.

Па-Рамессу был удивлен этим ответом.

— Он вкусил власти, мой принц, а это пьянящий нектар, — сказал Тиа. — Более того, он вкусил ее юным, а это значит, будет искать ее снова и снова. А как мы знаем, Птахмос — любитель пьянящих напитков. Находясь во власти винного опьянения, он поднял руку на тебя и пытался убить Именемипета. И раз уж мы вспомнили об Именемипете, я думаю, было бы уместно, если бы ты сделал что-нибудь для этого юноши, который чуть не лишился жизни, выполняя твой приказ.

— Охотно! Что я должен сделать?

— Возьми его во дворец и назначь своим личным секретарем.

— Считай, что это уже сделано. Но скажи, каким образом Птахмос проявит себя в будущем?

— Я не прорицатель, мой принц. Он не сможет причинить тебе вреда, об этом не беспокойся. Но где бы он ни был, он отличится, я в этом уверен.

На следующий же день Именемипета призвали во дворец. Не помня себя от радости, он простерся перед принцем и стал целовать ему ноги, услышав, какую должность ему доверили. Па-Рамессу приказал выдать ему новую одежду и — высшая степень почета — отдал в его распоряжение комнату, где раньше жил Птахмос. В лице Именемипета Па-Рамессу приобрел слугу, принадлежащего ему душой и телом. По сути, тот стал его первым подданным.

Па-Рамессу пришлось отказаться от своей привычки бродить по подвалам; теперь его узнавали все — не только придворные, но и самые последние слуги. Так он понял, что широкая известность ограничивает свободу. Будущее покажет, что власть ограничивает ее еще больше.

* * *

Интерес к судьбе опального принца продержался ровно столько, сколько живут подобные проявления любопытства. Скоро во дворце заговорили о другом событии — Сети скоропалительно отбыл с армией на восток. Эти невыносимые кочевники-шасу захватили несколько крепостей, обеспечивавших безопасность царских дорог, и фараон решил их отбить. Через десять дней гонцы принесли во дворец тревожные вести: египетские войска захватили крепости, но вскоре после этого им пришлось столкнуться с объединенными силами нескольких хеттских князей. Во дворце поселился страх. Однако еще через две недели пришли свежие известия, лишь ненамного опередив самого фараона и его войска. Победа! Армия с царской колесницей во главе прошла по самой длинной и широкой улице Уасета и остановилась перед воротами дворца. За солдатами тянулась колонна пленников, вид которых вызывал жалость, и завершали шествие, как обычно, повозки, груженные военной добычей. Силы Амона, Ра, Птаха и Сета разгромили врага. Восток был завоеван. Трепещите, хетты!

Едва переступив порог, Сети, в котором все еще пылал воинственный дух, стал готовиться к новому походу, на этот раз он намеревался вести армию на запад. Было принято решение, что, как только солдаты восстановят силы, снова призывно запоет труба. Теперь, словно желая доказать, что его отпрыск достоин стать наследником трона, Сети решил, что войска поведет Па-Рамессу, причем сам он останется в столице.

Па-Рамессу был рад вырваться из утонченной роскоши дворца во взрослый мир, пусть даже главой армии он считался только формально.

По прошествии пяти дней путешествия верхом по пустыне, проделанного рысью, и пяти ночей, проведенных в палатке, наступило утро, когда Па-Рамессу наконец осознал, что царь — это еще и воин.