Ведьмина сила - Дарья Гущина

— Прости засранца.

Я поджала губы. Голос почему-то пропал. Со стороны качелей донесся веселый визг, и я вдруг почувствовала себя старой. Вымерзающей. Ведьмы быстро взрослеют, но очень поздно старятся, и в сто лет молоды душой и мыслями, как в двадцать-тридцать, но я со своими проклятьями… Нет, чтоб улыбнуться и перевести все в шутку…

— Мар, ты серьезно? Насчет рака и всего остального?

— А ты нашел у меня чувство юмора? — отозвалась я язвительно. Зато голос прорезался. Хриплый, каркающий, злой. — Удивительно, как я всю жизнь его не замечала…

— Мне снова извиниться? — с готовностью спросил он. — Сколько раз?

— Отвали, — проворчала я. — Искалечу.

Ухмыльнулся. То ли верил до конца, то ли… Но на душе стало легче. От меня всегда шарахались — по принципу, который моя наставница окрестила как «все в чем-то виноваты и боятся наказания». А у наблюдателей и подавно рыльце в пушку. И, подружившись, так легко выболтать случайно собственные тайны… И начальство скажет «фас!», и конец дружбе. Видеть перед собой «пациента», а не приятеля, меня научили быстро. И мужу моему памятник при жизни ставить нужно. А теперь и второй нашелся, кто не сторонился. Но он же не понимал, что…

— Дружба с палачом — прямой путь на костер. Или на виселицу, — заметила я и пояснила: — Так говорят ведьмы и колдуны о людях моей профессии. Не страшно?

— Палач? Вроде киллера? — Стёпа действительно умел думать, причем хладнокровно, без лишних эмоций и соплей. — Так ты здесь ловишь виноватых? Палачи — они же казнили преступников, а ты… А в чём виноватых? — и сел заинтересованно рядом.

Раз пошла такая пьянка… Я достала из сумки бутылку с водой и разом выпила половину. Протянула коллеге, а он прищурился:

— А не отравлено?

— Не умею с ядами работать, да и не нуждаюсь, — я пожала плечами. — Знаешь, сколько в организме токсинов скапливается? И яды не нужны, если отравить хочешь. Найди «залежи», убей иммунитет, запусти реакцию…

Стёпа хмыкнул и допил воду.

— В Долине смерти находится древнее капище ведьм, — я вытянула ноги и пошевелила пальцами. Почти не трясутся. — Капище — это место колдовства, жертвоприношений и силы. Колодец, в котором она копится. Стародавние ведьмы накрыли его «крышкой» — амулетами, чтобы сила не выплескивалась и не вредила окружающим. Я ищу тех, кто эти амулеты украл. Чтобы вернуть «крышку» на место. И отправить воров в тюрьму.

— И свое проклятье снять?

Я глянула на него искоса и тихо попросила:

— А вот сюда не лезь. Пожалуйста.

И снова ощутила себя отвратительно старой, выдохшейся и очень уставшей. Вымерзшей. Мне бы его интереса и энтузиазма… хоть немного. То, что прежде горело и давало силы жить, давно погасло и истлело, оставив лишь усталое отчаяние.

Стёпа достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и закурил. Глянул на меня смешливо и картинно затянулся. Я отчего-то улыбнулась. Приятно, когда не боятся, я так устала от чужого страха…

— В интернатуру, — коллега выпустил из носа тонкие струйки дыма, — меня отправили в один подмосковный городок, без скидок на теткины связи. Городок мелкий, криминогенный, и на хирургический стол попадал контингент очень специфический. Один раз вора-рецидивиста привезли — восемь ножевых, пять часов его штопали, одну почку удалили… Еле вытащили. Но не об этом, собственно, речь. Перед выпиской он мне сказал: «Ты, травма, дело нужное делаешь, но голодным и нищим сдохнешь при нашей системе. Деньжат срубить захочешь — приходи, научу. Но сам не воруй». Мы, добавил, горазды наступать на одни и те же грабли. И на этом палимся.

Докурил, затушил окурок об урну и закончил:

— Воры сейчас здесь, да? Так есть ли смысл, Мар, бегать за каждым, если они палятся на одном и том же? Не проще ли помахать перед ними тем, что им захочется украсть — и они сами к тебе придут?

— Возможно… — я быстро обдумала мысль. — Дело дельное, но вот чем махать…

— Тебе виднее, — Стёпа потянулся, посмотрел на темное небо и вдруг вспомнил: — А сколько времени? А…

— Еще час у тебя точно есть. Все спят, в больнице тишь да гладь, — я встала и тоже потянулась.

— А через час?..

— А через час… будет через час, — я подмигнула и поправила сумку. Имею право на небольшую месть, да. — Всё, я домой.

— Но…

Он очень хотел опять напомнить о капище, но совести оказалось больше любопытствующего напора. И напоминания не случилось. Но в глазах оно читалось. А дети… это такие дети. С отступниками я умела быть жестокой и безжалостной, а вот дети из меня веревки вили. И когда сын просил взять с собой на работу и смотрел вот так же…

— Пойдем, — вздохнула я, зная, что пожалею. И жалея заранее.

— Серьезно? — удивился.

— К сожалению. Но при двух условиях. Ты, — и ухватила его за ворот майки, — слушаешься… и повинуешься.

— Да, моя госпожа, — Стёпа скроил смирную рожицу.

— И сводишь Анютку в кино. Сразу после долины.

И мы обязательно оттуда вернемся целыми и невредимыми. Оба. Чтобы там ни пряталось кроме костра для погибших душ.

— Что?.. — такой подлянки коллега явно не ожидал. Аж расстроился.

— То! — я не удержалась от легкого подзатыльника. — Раздолбай. Жениться тебе пора. Глядишь, и мозги на место встанут. Хотя бы ради девушки перестанешь лезть в сомнительные авантюры со старой сумасшедшей ведьмой.

— Женюсь, — пообещал он проникновенно, потирая шею. — Но…

— Но? — я напряглась.

— Сначала — дело, а потом — хоть свадьбы, хоть похороны. Идет?

Такой подход мне нравится… Но только касательно долины, не больше. Наверно.

— Идет. Доброй ночи, Стёп.

— Доброй, Мар.

А вот это вряд ли… Этой ночью я вспомню. О том, как…

Человек, посвятивший себя магии,

должен быть не добр и не зол,

как не добр и не зол наш Мир.

И при этом чуток переменчив и пластичен,

как сама жизнь.

То есть в идеале колдун

должен быть всяким — одновременно.

Макс Фрай «Тубурская игра»

— Рита! К тебе пришли!

Девочка не реагировала. Сидела, отвернувшись к окну и обняв колени, в глубоком кожаном кресле, маленькая, незаметная, настороженная.

— Рита, — бас начальника всех наблюдателей, Павла Сергеевича, сочился укоризной, — поздоровайся со своей учительницей.

…и не только. С этой придется и жить, раз своей семьи уже… нет. Эта — так девочка называла про себя учительницу, еще не зная, как она выглядит. Почему-то казалось, что она будет старой, толстой теткой, противной и в больших очках, пухлой и нудной, с писклявым голосом и отдышкой. Но нет. Эта оказалась другой. Совсем. Очень высокая и худая. И белая. Светлая. Белая-белая прозрачная кожа, белые-белые волосы строгим удлинённым каре. И очень светлые глаза — не то серые, то голубые. Неприятные. Из тех, в которые смотришь, ищешь эмоции, а видишь только себя.