Пророк Темного мира - Сергей Волков

Мыря высунулся из трюма:

— Девка, ты дальнозорочью страдаешь али близорукием?

— Дально… а зачем?

— Очки сымай! Сымай от греха.

И домовой скрылся.

Городские ворота приблизились. Из низкого барака, притулившегося к изножью привратной башни, не спеша выходили стражники. Были они в шлемах, с копьями, у поясов качались в такт шагам кривые сабли. Но Тамара смотрела не на них.

Поверх откаченного в сторону воротного заплота горбатилась виселица, а на ней в петле висел голый человеке мешком на голове. Руки у казненного были огрублены по локоть, ноги — по колена, в синем вспученном брюхе чернела дыра, и оттуда с веселым чириканьем нет-нет да и выпархивали воробьи…

Стражники, которых набралось под два десятка, разошлись по обе стороны дороги. Вперед вышел осанистый мужчина с черной окладистой бородой. На груди его золотом горела разлапистая бляха, подвешенная на толстенной цепи.

— Эй, на коне! — зычным голосом крикнул он. — Отвечай как на духу — чужие, недужные абы итеры есть?

Тамара беспомощно развела руками — она поняла вопрос, но не знала, что ответить.

— Ты, дурында, граблями не маши, а мужика какого позови! — повелительно рявкнул начальник стражи. — Али нету мужиков?

— Нету, — ответила Тамара.

— Чего ты там пищишь? Громчее! Гляди, плетей на коновязи дадим, чахолка ободранная, — глумливо улыбаясь, откровенно издевался стражник. Вокруг собирался народ, уже слышался хохот, выкрики.

— Тебе что, зенки жиром залепило?! — гаркнул над ухом Тамары выбравшийся наверх Мыря. — Я здесь мужик! Чего надо?

— Эва как базлает, — нахмурившись, обратился к старшему один из стражников. — Чужинец, точно. Снимать будем?

— Да это ж незнать! — ахнул кто-то в толпе. И тотчас потек поверх людских голов приглушенный говор:

— Незнать! Незнать! Конь «Гиблец» незнатя привез!

А дальше случилось такое, что Тамара забыла и про страх, и про обиду: стражники поснимали шлемы, люди в толпе содрали с голов шапки и платки — и весь народ по сторонам от древесного корабля повалился на колени, глухими голосами бубня:

— Пощади, господин! Пощади-и-и…

— То-то! — остывая, сказал Мыря, но Тамара видела — во взгляде, которым домовой оглядывал склоненные спины, сквозила растерянность и непонимание происходящего.

В кованом поставце горела лучина. Угольки черными кривыми червячками падали в выдолбленную из елового корня чашу, наполненную водой. Тамара, положив локти на стол и подперев кулачками щеки, задумчиво глядела на еле заметно трепещущий огонек. Несмотря на внешнее спокойствие, в голове девушки листопадом кружились мысли. Этот сумбур настойчиво требовал какого-то упорядочивания, но Тамара никак не могла сосредоточиться на чем-то одном, все время перескакивая с пятого на десятое.

Слишком много второстепенной информации — и слишком мало прямых ответов на вопросы, интересовавшие девушку. Взять самые простейшие — какой сейчас год? Макша, служанка в тереме городского старшины Гнатило Зварсына, ответила так:

— Две сотни, однако, есть, как Всеблагой Отец явился.

Сам Гнатило, мерзковатый старикашка с блудливо бегающими глазками, сказал по-другому, еще непонятнее:

— Двести сорок восьмой год.

А дружинный голова городища Зубан, которого все в глаза и за глаза звали Брекатилом, растолковал иначе:

— Нового времени двести сорок восьмой, а старого — шесть тыщ какой-то там год сейчас. Ты, девка, у незнатя своего спроси, кто, как не он, знать должон. Али боишься?

— Опасаюсь, — в тон ражему Брекатилу ответила Тамара, и дружинный голова понимающе кивнул. Незнатей тут боялись все, боялись до судорог, до одури и чуть что — падали Мыре в ноги, умоляя не гневаться. Домового это, судя по всему, особо не удивляло. Выбрав момент, Тамара спросила — почему?

— А в древние времена, девка, пращуры твои нам, Людям Ночи, завсегда кланялись, — важно ответил домовой.

«Древние времена… — размышляла Тамара, следя, как очередная черная чешуйка оторвалась от прогорающей лучины и канула в чашу, тонко щипнув на прощание. — Но это не может быть прошлым! Пусть я и не профессиональный историк, но даже того, что мне известно, с лихвой хватает, чтобы понять — не было в нашей истории ТАКОГО прошлого! Да и опора ЛЭП, обломок компакт-диска, монеты и автомат с патронами никак не могли появиться ни в пятнадцатом веке, ни раньше».

Она вспомнила об увиденном в городище, пока конь — так здесь называли древесные корабли — вез их по путеводной плеши к терему старшины. Конь, на котором путешествовали Мыря и Тамара, носил жутковатое имя «Гиблец».

Сразу от городской стены начинались избы, поставленные очень близко одна к другой. Рубленные из потемневших бревен, они наползали одна на другую, смыкаясь крышами, а на задах щепились кровли сараев. Закопченные трубы курились дымками, сиротливо торчали в небо жердины колодезных журавлей. Крохотные окна изб казались подслеповатыми глазами недужных людей, угрюмо глядевших на Тамару из-под низко надвинутых шапок крыш. При этом ни одно строение не приближалось к путеводной плеши ближе чем на десять шагов.

Никаких тротуаров не было и в помине. Накануне прошел дождь, и земля между домами жирно блестела, растоптанная в грязь множеством ног. Всюду стояли лужи, валялся сор, объедки. Жители городища ходили преимущественно босиком, лишь у некоторых Тамара заметила грязные опорки, перевязанные полосками ткани. Сапоги носили только дружинники и привратная стража.

Одевались горожане в домотканое тряпье — иначе и не скажешь. Длиннополые кафтаны, куртки, рубахи вызывали из глубин памяти слова, связанные с произведениями русских классиков — зипун, армяк, панева, душегрея. Все мужчины носили бороды, все женщины повязывали головы платками. Ярких цветов не было, господствовали бурые, серые, темно-зеленые тона.

Ближе к центру городища избы немного раздались, стало просторнее. Появились двухэтажные терема, сидевшие за высокими заборами, как грибы во мхах. Народу прибавилось, Тамара заметила несколько телег, запряженных лошадьми. Рыночная площадь поразила девушку страшной вонью. В воздухе носилось сонмище мух. Собственно, ужасный запах нечистот и гнили преследовал ее с самого начала, едва «Гиблец» пересек ворота, но на торжище вонь стояла особенно густая, вязкая, как кисель. Пахло навозом, мясной тухлятиной, мочой и какой-то непередаваемой кислятиной. Меж торговых рядов толкались люди. Стоял неумолчный ор, из которого выделялись то поросячий визг, то детский плач, то женские вопли, а то и отчаянный крик:

— Держи его! Украли! Вора держи-и!!

Блеяли овцы, мычали коровы. Звонко кричали петухи, и им хрипло вторили, будто передразнивая, многочисленные вороны, рассевшиеся по крышам теремов и башен.

«Боже мой, — подумала тогда Тамара, — неужели мне предстоит тут жить?! Какой кошмар! Я не выдержу…»