Десять историй о любви - Андрей Геласимов

В общем, когда Хиротаро осознал, что жизнь далеко не бесконечна и что мост Мэганэ-баси мог вовсе не появиться над рекой Накадзима, он перестал беспокоиться по поводу всего остального. Это эмоциональное потрясение, постигшее его еще в детстве, научило его сдержанности и умению сохранять чувство собственного достоинства в любой ситуации.

«Значит, так надо», – повторял он, когда происходило что-нибудь неожиданное, неприятное или даже опасное для него самого.

Поэтому его удивляли открытые проявления чувств, которые постоянно позволяли себе европейцы. Он привязался к Полине всей своей японской душой, но долго не мог привыкнуть к тому, что она была способна заплакать по самому пустячному поводу, а после этого тут же рассмеяться. Рядом с ней он чувствовал себя как на вулкане, и это чувство не только удивляло, но и беспокоило его. По мнению Хиротаро, Полина вела себя так, как будто ей практически каждый день сбрасывают на голову бомбу, начиненную плутонием-239. За тем исключением, что такой бомбы в то время пока даже не существовало.

Но зато Полина уже была.

«Они отняли у меня скакалку и стали бить ею меня по руке, – волновалась она, рассказывая о причинах, заставивших ее вылепить своего младшего брата в слезах. – А что я такого сделала? Просто сказала, что все французы дураки и что я не позволю говорить при мне плохо о моем папе».

Полина была очень, очень эмоциональна.

«А маленький Клод сидел рядом на корточках и все видел. Поэтому испугался и начал плакать. А я его вылепила. Вот таким».

Она была как цунами. За тем исключением, что Хиротаро цунами пока еще ни разу не видел. С него было достаточно одной Полины.

Когда она узнала, что его двоюродный дядя напал в Японии на русского цесаревича, она едва не лишилась чувств. Полина сама была наполовину русская, но суть заключалась даже не в этом. Оказалось, что ее отец служил мичманом на том самом фрегате «Путь Азова», который доставил тогда наследника в Нагасаки и потом в городок Оцу.

Хиротаро и сам был удивлен этим совпадением, но то, что произошло с Полиной, удивлением назвать было нельзя. Казалось, даже ваяние и все, что связано с искусством, стало вдруг волновать ее в меньшей степени, чем это нелепое стечение обстоятельств.

«А ты знаешь, кто еще был с ними на том корабле? Ты таблицу Менделеева на своих аптекарских курсах учил? Периодические элементы. Или как они там? Химия! Учил или нет?»

Совершенно сбитый с толку Хиротаро кивал, и она продолжала свое взволнованное горячее повествование:

«Там был сын Менделеева, мичман Владимир. И в твоем Нагасаки у него появилась морская жена. По контракту. Они все так поступали. Тоже мне – офицеры! А потом у них родилась дочь. И ее назвали в честь горы Фудзи. Ты знаешь ее? Внучку Дмитрия Менделеева? Она японка. Ты ее встречал?»

Хиротаро отрицательно качал головой, а Полина уже задумчиво смотрела в другую сторону.

«Представляешь, что было бы, если бы этот твой дядя тогда зарубил Николая? – говорила она, и взгляд ее становился отрешенным. – Где бы мы сейчас были все?»

* * *

Родители Полины познакомились в России в 1904 году. Ее будущая мать, которой тогда только-только исполнилось восемнадцать, приехала туда со своим отцом, известным французским адмиралом. Визит был скорее светский, чем военно-морской, и дочь адмирала закружилась по петербургским балам. На одном из них она увлеклась немногословным, но весьма элегантным офицером российского флота. А через два месяца его корабль вошел в Средиземное море, и она, сломя голову, бросилась к нему через всю Францию на свидание в Марсель. Еще через полгода они обвенчались в Петербурге.

Когда родилась Полина, ее мать захотела вернуться с ребенком во Францию. Мужа месяцами не было дома, и она очень скучала в окружении чужих русских людей. Однако родители ей отказали. По их мнению, Россия была теперь ее новой родиной, и, став женой офицера, она должна была служить этой родине точно так же, как ее отец всю свою жизнь служил Франции.

Их сердца смягчились лишь после начала войны летом 1914 года. Напуганные масштабами европейской катастрофы, они со слезами распахнули перед дочерью и внучкой свои объятья, но отец Полины не позволил увезти дочь во Францию. Несмотря на все уговоры, истерики жены и даже ее нелепую попытку самоубийства, девочка осталась в России.

Три года она воспитывалась постоянно сменявшимися гувернантками, то есть, по сути – никем. Отец приходил из боевых походов смертельно уставший, и ему не было никакого дела до ее кукол, до ее косичек, до ее платьев и до ее одиночества. В эти годы Полина научилась забираться по приставной лесенке на верхние полки в домашней библиотеке и сталкивать оттуда на пол огромные книги по искусству ваяния.

Так незаметно, за книгами, наступил 1917 год, и вскоре отец Полины уже нес службу на одном из кораблей Черноморской эскадры Врангеля. Начиная с десятилетнего возраста, Полина изучала географию по перемещениям того, что осталось от русского императорского флота. Одиннадцать лет ей исполнилось в Севастополе. Тринадцать – в Стамбуле. Четырнадцать – в убогом тунисском порту Безерта.

Африка не нравилась ей, но она привыкла к корабельному быту, и, когда ее безутешная матушка начала засыпать ее отца письмами, требуя вернуть дочь и попеременно называя его то «извергом», то «варваром», Полина сказала, что останется с ним. Во-первых, в свои четырнадцать лет она ненавидела даже саму мысль о предательстве, во-вторых, злилась на мать за то, что та бросила ее в семилетнем возрасте, а в-третьих, ей очень нравился мальчик Коля из военно-морского училища, которое тоже кочевало по морям следом за Черноморской эскадрой.

К 1923 году, когда ей исполнилось шестнадцать, училище перевели из порта куда-то в пустыню, в какие-то горные пещеры, и отъезд во Францию уже не казался ей таким страшным предательством. К тому же в Тунисе не было ни одного приличного скульптора.

Добравшись до городка Сен-Мало на севере Франции, она познакомилась со своим дедушкой, со своим новым папой и с братиком Клодом, родившимся, пока она листала в Петербурге огромные тома по живописи и ваянию. Через год на всех русских кораблях в Безерте спустили Андреевский флаг, и отец Полины перебрался в Париж, где по протекции адмирала устроился инженером на завод «Рено».

Хиротаро узнал всю эту русско-французскую историю почти сразу после знакомства с Полиной. Эта девушка в принципе не знала, что такое секреты. Кое-какие детали ускользали от него, но общая картина ее предыдущей жизни очень быстро стала ему ясна. Мешал, правда, его плохой французский язык, на котором он сбивчиво задавал вопросы, когда чего-то не понимал. В такие минуты Полина, не отдавая себе отчета, переходила на русский, и разговор заканчивался общим смехом к возмущению библиотекаря, шиканью церковного служки или к мимолетной улыбке официанта в кафе.

«Ты не понимаешь, – говорила она таким тоном, как будто было что-то забавное в том, что он не понимает русского языка. – Я тебя научу».

«Во-да, – повторял он за ней по-русски, опираясь на каменный парапет набережной рядом с мостом Пон-Нёф. – Бул-ка. Па-риж».