Любовь без мандата - Юрий Поляков

Скорятин засмеялся и стал набирать домашний номер, но в кабинет по-хозяйски зашла Заходырка. Ее лицо, обычно бледное, как у вампирши с низким гемоглобином, оживилось, порозовев от шампанского. Глаза торжествовали. Казалось, сейчас она приоткроет ярко напомаженные губы, обнажит клыки, вобьет их в шею бывшего главреда и выпьет до капли его усталую кровь.

– Ну вот, теперь вы держитесь как мужчина. Нельзя так распускаться!

– Извините.

– Значит, все-таки общаетесь с Шабельским?

– Я? С чего вы взяли?

– Есть такая информация.

– Я, может, и общался бы. Но он со мной не захочет. Сами же знаете…

– А что вы передали ему сегодня через свою дочь, деньги?

– Я?! Какие деньги?! Ничего…

– Врете! Коля встретился с вашей дочерью, отдал пакет, а потом отвез к Шабельскому. По ее просьбе.

– Коля? Он не знает, где живет Исидор. Он при нем не работал. У нас вообще водители долго не задерживаются…

– Зато ваша дочь знает, где живет Шабельский. Он ждал ее во дворе и даже поцеловал. И часто вы через нее подкармливаете предателя?

– Это слежка?

– Нет, почему же, и у водителей тоже есть глаза. Не замечали? Зря. Знаете, Леонид Данилович очень не хотел с вами расставаться. Добрый человек, а вы пользовались. Но когда сегодня он узнал, что вы якшаетесь с этим мерзавцем… В общем, вы свободны.

– Ерунда какая-то!

– Нет, не ерунда. Предательство – заразная болезнь. Зачем вы отправили Дронову свою статью?

– А вы зачем?

– Ее отправил Леонид Данилович. Это его право. Он издатель. Завтра же освободите кабинет!

– Почему мне говорите это вы, а не Корчмарик?

– У него много дел. Не до мелочей. Он возвращается в Москву. – Ее лицо по-девичьи посветлело.

– Ах вот оно в чем дело!

– Ваше выходное пособие. – Заходырка выложила на стол толстую пачку пятитысячных купюр. – Золотой парашют. Наличными, чтобы без налогов.

– А я думал, вы жадная.

– Я экономная. Будь моя воля, вы бы ничего не получили. Не за что! Скажите спасибо Леониду Даниловичу.

– Кому сдавать дела?

– Пока Дочкину, а там посмотрим. – Она протянула расходный ордер. – Сумму прописью. Дату не ставьте!

– Че-ерт! – выругался отставник, измазав бланк кровью, сочившейся из разбитых костяшек.

– Не бережетесь вы, Геннадий Павлович! – Заходырка брезгливо взяла двумя пальцами испачканный расходник. – А ведь мы могли бы стать с вами настоящими друзьями. Жаль!

– Еще не поздно…

– Поздно.

Мерзавка резко встала, усмирила ладонью подпрыгнувшую грудь и ушла. Скорятин проводил взглядом ее презрительно подрагивавшие ягодицы, потом все-таки позвонил Марине. Сначала тянулись долгие гудки, он хотел дать отбой, но жена наконец отозвалась снотворным голосом:

– Ну что тебе еще? Геноцид какой-то! Только уснула…

– Что делает Вика у Шабельского?

Ласская долго не отвечала, дышала в трубку, потом вымолвила:

– Сам-то как думаешь?

– Я сейчас тебя спрашиваю!

– Все-таки выследил. Я-то думала, тебя, кроме этой рыжей проститутки, больше ничего не интересует.

Геннадий Павлович вяло удивился: оказывается, куча отставного женского мяса способна на ревность, даже на бдительность. Хорошо еще, Марина не знает, что на самом деле выкурвила Алиса с этим индопахарем. Вот бы потешилась!

– Я не выслеживал. Мне сказала Заходырка.

– Ну и хорошо, что сказала…

– И что все-таки Вика забыла у Исидора? Он тоже ее первый мужчина?

– Совсем дурак?

– Объясни!

– Ты и так все понял.

– Нет, объясни!

– Девочка хочет видеться с отцом.

– Что?! С каким еще отцом…

– Высплюсь – поговорим.

Жена повесила трубку. Гена долго сидел, тупо слушая короткие гудки. В них угадывалось, как в колесном перестуке, бесконечно повторяющееся слово. Но какое?

…Исидор, в приталенном итальянском костюме а-ля «папаша Корлеоне», ходил по кабинету и убеждал, а спецкор, понурив голову, слушал.

– Генацвале, не дури!

Гена сообразил, что у Шабельского и Марины совершенно одинаковая шутливая манера переиначивать его имя на разные лады.

– Пойми ты, крокодил, у дочери должен быть отец. Должен! Ты вырос с отцом? Вот! А я без отца. Папа от инсульта умер, когда арестовали Фефера по делу космополитов. Папа был помощником у Фефера. А мама играла в театре у Михоэлса. И осталась без ролей. Ты понимаешь?

– Понимаю.

– Да, твоя Зоя – очень интересная… особа. Возможно, даже женщина твоей жизни…

– Откуда вы знаете?

– Знаю! Ты будешь всю жизнь раскаиваться, рваться сердцем назад, к семье. Она, кстати, это понимает…

– Кто?

– Мятлева.

– Откуда вы ее знаете?

– Я был в Тихославле.

– Зачем?

– Меня просила Марина. Зоя Дмитриевна все поняла и просила передать, что никаких претензий к тебе не имеет.

– Врешь! – Скорятин схватил шефа за галстук и потянул на себя.

Исидор, багровея, с трудом вызволил свой полосатый «Хермес» из побелевшей пятерни собкора, отдышался и положил перед подчиненным конверт с портретом Героя Советского Союза Константина Заслонова.

«С такой-то фамилией просто невозможно не свершить подвиг…» – думал Гена, вынимая из конверта тетрадный листок в клеточку, исписанный ровным красивым почерком, каким заполняют библиотечные формуляры.

– Вот как было, Ниночка! Я не виноват… – прошептал он и нажал кнопку селектора.

– Оля, у нас есть что-нибудь вроде йода и пластыря?

– Ой, сейчас найду!

…Когда родилась Вика, Гена ощутил в душе странную беспечность, словно нес ответственность только за сохранность уродливого Марининого живота, но не имел никакого отношения к лиловому писклявому уродцу, появившемуся на свет из чрева подурневшей, разлюбленной жены. Устремляясь чуть свет на детскую молочную кухню, он ловил иногда себя на дурацкой мысли: куда я бегу, почему, зачем? Скорятин пропустил даже заседание семейного совета, на котором новорожденную назвали Викой в честь двоюродной бабушки – актрисы театра Михоэлса Виктории Ласской,