Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - Роберт Сапольски

Бывает, что гомункулус действует сообща со всей мозговой биологией – например, при регуляции дыхания. Обычно этим автоматическим действием заведует биологическая часть мозга, но если нужно набрать побольше воздуха, чтобы пропеть арию, то на короткое время автопилот отключается и гомункулус берет дело в свои ручки.

Но в других случаях гомункулус все решает сам. Он, естественно, перед этим внимательно просматривает всю имеющуюся информацию, проверяет уровень гормонов, пролистывает записи в нейробиологическом журнале, все учитывает и в конце концов распоряжается, что вам делать. И вот он сидит и командует там, внутри мозга, но не от его имени и принимает решения независимо от материальных законов Вселенной, на которых зиждется современная наука.

В этом-то и заключается сущность концепции ограниченной свободы воли. Я видел невероятно умных людей, которые пытались оспорить крайности этой концепции вместо того, чтобы принять ее правдоподобную основу. «Вы сажаете в мою голову это чучелко, поскольку считаете, что я могу свободно выбирать, как поступать, если, конечно, нет какой-нибудь болезни мозга. Но нет, нет и нет, свобода воли для меня нечто более податливое, она скользит по краю биологического – как в тех случаях, когда я выбираю, какие носки сегодня надеть». Однако в действительности ни частота, ни степень проявлений свободы воли значения не имеют. Даже если принять, что 99,99 % всех ваших действий предопределены биологически (в широком понимании данной книги) и лишь один раз в десять лет у вас включается «свобода воли» и вы чистите зубы слева направо, а не справа налево, то вы все равно исподволь вовлекаете гомункулуса, управляющего вашим поведением в обход научных правил.

Вот примерно так большинство людей и понимает предполагаемое сосуществование свободной воли и биологических законов поведения[483]. Для них все споры на данную тему сводятся к выяснению, на что способен или не способен этот гипотетический человечек. Чтобы лучше прочувствовать, как данная концепция проявляется в жизни, давайте рассмотрим некоторые из этих споров.

В 2005 г. Верховный суд, принимая решение по делу «Роупер против Симмонса», постановил, что лица, не достигшие 18 лет, не подлежат наказанию. Приведенные судом объяснения были сходны с теми, что мы рассматривали в главах 6 и 7: мозг еще не достиг той зрелости, когда человек способен полностью контролировать свои эмоции и сдерживать импульсивные побуждения. Другими словами, подросток со своими подростковыми мозгами виновен в меньшей степени, чем взрослый. Аргументация была такой же, как в деле, когда засудили свинью, помиловав при этом поросят.

После дела «Роупер против Симмонса» были приняты несколько связанных законодательных актов. В 2010 г. слушалось дело «Грэхем против Флориды», а в 2012 г. – «Миллер против Алабамы»; суд в обоих случаях указал, что юные обвиняемые имеют высокий потенциал к исправлению (потому что мозги их еще не закончили развитие), и в результате был наложен запрет на пожизненный приговор без возможности освобождения для несовершеннолетних.

В связи с этими решениями начались серьезные дебаты:

а) Усредненный уровень нейробиологической и поведенческой зрелости подростков совершенно не гарантирует, что конкретный подросток не достиг взрослого уровня ответственности на момент совершения преступления, а следовательно, его нельзя обвинять по всей строгости закона. Отсюда также вытекает абсурдная мысль, что в 18-й день рождения у подростка вдруг чудесным образом мозги подтягиваются до взрослого состояния, обеспечивая требуемый уровень самоконтроля. Обычно на такое отвечают, что да, это и впрямь странновато, но закон часто ориентируется на усредненные параметры групп с произвольными возрастными границами (например, довольно условен возраст, с которого разрешено голосовать, водить машину, употреблять алкоголь). Такова реальность – мы не можем тестировать каждого подростка каждый год, месяц или час только для определения того, достаточно ли он сознателен, чтобы, например, отправляться на выборы. Но когда дело доходит до убийств в подростковом возрасте, то проводить такие тесты, право, стоит.

б) Другие критики акцентируют внимание не на том, дозрели ли 17-летние до взрослого уровня, а созрел ли их мозг до необходимого уровня. По словам члена Верховного суда Сандры Дэй О’Коннор – несогласной с решением по делу «Роупер против Симмонса», – «тот факт, что молодые люди в меньшей степени заслуживают наказания, чем взрослые, еще не означает, что 17-летний убийца не заслуживает его в достаточной степени, чтобы быть приговоренным к смертной казни» (курсив О’Коннор). Ей вторит и другой несогласный, недавно скончавшийся Антонин Скалия: «Абсурдно думать, что человеку нужно набраться определенной зрелости, чтобы аккуратно водить машину, или с ответственностью употреблять алкоголь, или обдуманно голосовать, или осознавать, что убийство другого человека – это тяжелейшее злодеяние»{917}.

И О’Коннор, и Скалия, и все остальные участники дискуссии соглашаются, что свобода воли имеет некую возрастную границу – у каждого из нас гомункулус не сразу стал сильным и умным, как взрослый{918}. Может быть, он был еще маленьким и не дотягивался до пульта управления; может быть, он то и дело отвлекался на ужасные прыщи на лбу. И это нужно помнить и учитывать, когда выносится судебное решение. Весь вопрос здесь в том (подобно делу свиньи с поросятами), в какой момент гомункулус становится достаточно взрослым.

Каждый, кому приходилось сталкиваться с проблемой ограниченной свободы воли, понимает, что если речь идет о субъекте с серьезными повреждениями мозга, то о криминальной ответственности можно даже не заикаться. Это признает даже Стивен Морс из Пенсильванского университета, один самых ярых противников использования нейробиологии в зале суда (об этом ниже). Он пишет: «Предположим, мы умеем доказывать, что у таких людей высшие центры принятия решений отключились. И если люди не могут из-за этого контролировать эпизоды иррационального поведения, то для определения уголовной ответственности за преступления данное обстоятельство требуется принять во внимание»{919}. С точки зрения Морса, если серьезно страдает способность к рассуждению, то ограничивающий свободу воли биологический фактор становится более важным.

Следовательно, если у человека разрушена лобная кора, то он попросту перестает отвечать за свои действия, т. к., когда нужно принимать решение, он не способен мыслить рационально{920}. Это ясно, но проблема возникает в тот момент, когда представлен весь континуум состояний: что там с ответственностью, если повреждено 99 % лобной коры? А если 98 %? Данный вопрос – чрезвычайной важности, потому что значительная часть осужденных на смертную казнь имеет в анамнезе повреждения лобной коры, и хуже всего, если повреждения произошли в раннем детстве.