Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

— Благодаря условию приближения фронта к столице необходимо было сделать изменение в военной обстановке кругом Петрограда. Я потребовал также, чтобы в распоряжение Временного правительства были присланы новые войска, которые должны были оградить Временное правительство от всяких попыток мятежа[2103].

В мемуарах Керенский подтвердит: «Днем раньше пала Рига, и я был вынужден уделять все внимание критическому военному положению. Первым моим шагом была передача в подчинение Верховного главнокомандующего Петроградского военного округа, за исключением самого города, и просьба к нему перебросить в Петроград в распоряжение правительства части Конного корпуса… Для обсуждения всех этих мер с генералом Корниловым отправились управляющий военным министерством Борис Савинков и начальник кабинета военного министра полковник Барановский. Я поручил Савинкову проследить за тем, чтобы командование конным корпусом не было поручено генералу А. М. Крымову и чтобы в состав корпуса не включали Кавказскую кавалерийскую дивизию, известную под названием «Дикая дивизия». Я знал, что Крымов и офицеры «Дикой дивизии» были тесно связаны с группой армейских заговорщиков»[2104].

Савинков 22 августа выехал в Ставку, где было к тому же назначено «собрание комиссаров и представителей армейских комитетов для заслушания и обсуждения выработанного Политическим управлением нового армейского законоположения».

И в это время, вероятно, сам того не желая, в роли инструмента провокации выступил известный нам бывший обер-прокурор Синода Владимир Львов — человек весьма экстравагантный, в отношении ментального здоровья которого у многих были сомнения. Даже его старший брат покажет следственной комиссии, что «Владимир, благодаря глубоко пережитым душевным потрясениям, связанным с революцией 1917 года, отличался крайней неуравновешенностью характера и порывистостью принимаемых решений»[2105]. Началось с того, что в Москве, остановившись в гостинице «Националь», Львов повстречал своего знакомого И. А. Добрынского — путаника и пустослова, хваставшегося родством с ханской династией Гиреев, за что имел прозвище «хан татарский». Тот с важным видом сообщил, что недавно присутствовал на секретном совещании в Ставке, где было решено объявить Корнилова диктатором, а Керенского заманить в Могилев и убить. Львов немедленно бросился в Петроград, добился приема у министра-председателя.

По версии Керенского, 22 августа к нему явился Владимир Львов, который «с самого начала подчеркнул, что он не просто наносит мне светский визит, а выполняет возложенное на него поручение. И стал убеждать меня, что, теряя поддержку влиятельных кругов и опираясь на Советы, которые, как он выразился, со временем отделаются от меня, я ставлю себя в сомнительное, точнее, в опасное положение. Я знал, что Львов и его брат Н. Н. Львов входили в либеральные и умеренно-консервативные круги Москвы… Имея это в виду, я дал ему высказаться и, когда он кончил, ограничился одним вопросом:

— Что же вы теперь хотите от меня?

Он ответил, что есть «определенные круги», готовые поддержать меня, и только от меня зависят условия, на которых можно прийти с ними к соглашению. Я напрямую спросил, от чьего имени он пришел. Он ответил, что не уполномочен сообщать это, однако, если на то будет моя воля, он передаст суть нашего разговора тем людям, которых представляет.

— Конечно, передайте, — ответил я. — Вы же понимаете, что я сам заинтересован в создании правительства на широкой основе и вовсе не цепляюсь за власть.

Судя по всему, наша встреча удовлетворила Владимира Львова. Перед уходом он сообщил, что вновь навестит меня»[2106].

По Керенскому выходило, что никаких поручений и посланий ни для кого Львов от премьера не получил. Сам же Львов расскажет, что он получил ответственное задание: «Я прямо вырвал у А. Ф. Керенского дозволение обратиться к разным общественным силам страны с целью сформирования кабинета на общенародных основаниях». С этой целью Львов отправился в Могилев. Головин, сопоставляя оба показания, делал «один бесспорный вывод: Керенский решил использовать В. Н. Львова как разведчика. Слухи о заговоре в Ставке, личная неприязнь к Корнилову, упоение властью и честолюбие, ослепили его до такой степени, что он не отдавал себе отчета, что его поступок при создавшейся психологически напряженной обстановке мог легко превратиться в провокацию»[2107].

В Ставке Савинков нашел генерала Корнилова «крайне раздраженным колебаниями Керенского и его нерешительной и неопределенной политикой. Генерал Корнилов сказал мне, что он больше не может служить тому правительству, во главе которого находится «слабохарактерный» Керенский, а членами которого состоят «неподготовленный» Авксентьев и «подозрительный» Чернов. В ответ на эти его слова я вынул из портфеля уже готовый, хотя еще не подписанный Керенским, законопроект о смертной казни в тылу, сообщил Корнилову о решении Керенского объявить Петроград и окрестности на военном положении и ходатайствовал о присылке конного корпуса для реального осуществления этого положения. Генерал Корнилов по достоинству оценил эти мероприятия… Он просил передать, что, каково бы ни было его личное отношение к министру-председателю, он, генерал Корнилов, будет для блага отечества верно служить Временному правительству»[2108].

Лукомский несколько расширял картину, рассказывая, как через час после появления Савинкова «Корнилов меня позвал и сказал, что Савинков привез проекты намеченных мероприятий для восстановления дисциплины в армии… По-видимому, все его требования принимаются… Затем генерал Корнилов сказал, что с Савинковым приехал в Могилев начальник контрразведки в Военном министерстве и что Савинков просит разрешение провести, если потребуется, аресты некоторых лиц в Ставке… Я сказал, что пусть выясняют, что хотят, но что без своего разрешения я не допускаю никаких арестов. Я пошел рассматривать материал… После обеда Савинков и я пошли в кабинет к Корнилову». За исключение вопроса о комитетах и комиссарах других разногласий по документу не возникло[2109]. Савинков подтверждал: «Полагая, что и комиссары, и комитеты в будущем должны быть упразднены, я, боясь осложнений, не считал, однако, возможным упразднить их немедленно… Генерал же Корнилов, по-видимому, склонялся к безотлагательному упразднению комитетов и к сокращению прав комиссаров»[2110].