500 великих загадок истории - Николай Николаев

Он сам будет обречен на уничтожение одним росчерком красного карандаша. Агентурная разработка Кольцова началась еще в 1937 г. Кольцов мотается по фронтам, пишет свой знаменитый «Испанский дневник», а на него уже собирают компромат. И лишь теперь, более 60 лет спустя, удалось установить, кто дал сигнал к началу охоты: этим человеком был генеральный секретарь интербригад Андре Марти. Донос Марти совсем недавно был обнаружен в личном архиве Сталина.

Когда Сталин так весело шутил при встрече в Кремле, донос уже лежал в его сейфе и НКВД уже собирал компромат на Кольцова: подбирались его старые репортажи 1918–1919 гг., в которых он высказывался отнюдь не просоветски, выбивались нужные показания из арестованных людей.

Тюремные очерки

Первый допрос состоялся 6 января 1939 г. Вел его следователь следственной части НКВД сержант Кузьминов. Кольцов виновным себя не признал. Но уже допрос 21 февраля показал, что с узником «поработали».

Здесь начинается самое печальное в нашей истории, то, что делает таким тягостным чтение почти всех следственных дел костоломного ведомства той эпохи: сломленный узник начал называть имена. Поразительное дело, в этом списке множество людей, которые никогда не подвергались репрессиям: Лиля и Осип Брик, сестра Лили Эльза Триоле, Всеволод Вишневский, Владимир Ставский, Роман Кармен, Валентин Катаев, Евгений Петров, Семен Кирсанов, Илья Эренбург и еще, еще. Есть в нем и ряд видных сотрудников НКВД. Что следует из этого? Очень многое. Прежде всего: тюремщики прекрасно знали цену выбитым показаниям и отнюдь не искали нити реального заговора. Второе: на крючке был любой мало-мальски заметный человек, на всех запасались чьи-нибудь показания. Третье: мы не знаем и никогда не узнаем, чьи именно показания (или вовсе не показания) были причиной ареста и тех весьма многих, кто был репрессирован из числа названных Кольцовым.

Кольцов начинает рассказывать уже не об «антисоветских разговорах», как прежде, а о «шпионской деятельности», в том числе своей собственной. Сочиняется нечто немыслимое. Якобы Кольцова завербовал французский писатель Андре Мальро, будто бы заявивший, что «каждый писатель должен быть разведчиком», и сообщивший, что «наш добрый друг Эренбург давно работает на нас», что Алексей Толстой в период своей эмиграции был завербован французами и англичанами, что «Толстой поддерживает прежние связи с русскими белогвардейцами, в частности, с Буниным».

Повествование добирается и до советских военных советников в Испании, начиная с главного военного советника Штерна. Кольцов пишет о «пораженческой работе Павлова», руководившего танковыми частями, советников ряда испанских фронтов и, наконец, своей собственной!

Как известно, Павлова после возвращения из Испании осыпали чинами и наградами. Он был расстрелян по личному указанию Сталина гораздо позже, когда потребовалось сделать его главным виновником поражений Красной Армии в первые дни Великой Отечественной.

Его показания родились из-под палки

«Ни в одном из предъявленных ему пунктов обвинения виновным себя не признает и просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений».

Можно себе представить, как слушали все это председатель суда, известный палач Ульрих, и члены суда Кандыбин и Буканов.

Итак, все, что наговорил, напридумывал и написал Кольцов, вся напраслина, которую он возвел на себя и на друзей, – все это было ради того, чтобы вырваться из рук костолома Кузьминова, дожить до суда и там, в присутствии серьезных и солидных людей, объяснить, насколько бездоказательны предъявленные ему обвинения, насколько нелепы детали его самооговора. Такая тактика могла объясняться только одним: даже находясь внутри мясорубки, он не понимал, кто и как завел эту машину. Он верил Сталину, а значит, и судьям, которых назначил вождь лично.

Судьи вернулись с совещания и огласили приговор: «Кольцова-Фридлянд Михаила Ефимовича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Тот весенний солнечный день 18 мая 1935 г. должен был стать праздником молодого советского авиастроения, и ничто, казалось, не предвещало беды. Созданный по проекту А.Н. Туполева 8-моторный цельнометаллический самолет-гигант АНТ-20 «Максим Горький», на борту которого наряду с 11 членами экипажа находилось несколько десятков инженеров и рабочих-ударников, принимавших участие в строительстве моноплана, а также члены их семей, поднялся с подмосковного аэродрома в показательный праздничный полет.

Одновременно в воздух был поднят и пилотируемый Н. Благиным легкий истребитель И-15, который, находясь вблизи «Максима Горького», должен был как бы оттенять, подчеркивать величину и мощь новой машины. Тысячи людей наблюдали за тем, как уверенно разрезает голубое небо «Максим Горький». Но что это? На высоте 700 м И-15 неожиданно сблизился с самолетом-гигантом и, пытаясь сделать нечто вроде «мертвой петли», ударил его в правое крыло. Удар был такой силы, что от обеих машин стали отваливаться какие-то части. Потеряв часть крыла и фюзеляжа, «Максим Горький» вошел в стремительное отвесное пике и, ломая сосны, рухнул на землю близ подмосковного поселка Сокол…

Разумеется, одновременно с АНТ-20 разбился и И-15.

Самолет «Максим Горький»

Версия, имевшая (и имеющая до сих пор) хождение в среде самих авиаторов, исходит из того, что опытнейший пилот Н. Благин, начавший летать еще в 1920 г. и прошедший путь от курсанта теоретических курсов авиации при дивизионе воздушных кораблей «Илья Муромец» до ведущего летчика-испытателя новых туполевских машин, не мог не отдавать себе отчета в том, сколь опасны воздушные трюки небольшого И-15 в непосредственной близости от гиганта АНТ-20. И если он все же предпринял попытку сделать «мертвую петлю» вокруг крыла «Максима Горького», то сделал это не из страсти к лихачеству, а потому, что заранее получил прямое указание.

Ничего необычного в этой версии нет: на определенный риск не раз шли организаторы советских военных парадов ради внешнего пропагандистского эффекта.

Французская газета «Сервис-Мондьяль» сообщала, что по слухам, циркулировавшим в 1935 г. в Москве, в праздничном показательном полете АНТ-20 намеревались принять участие Сталин в компании Молотова, Кагановича, Орджоникидзе и других высокопоставленных лиц Советов.

Но вполне очевидно, что Благин знал, не мог не знать – на борту «Максима Горького» находятся не Сталин и Кº, а лишь летчики и авиастроители, т. е. его, Елагина, коллеги и товарищи. Тем не менее и эта версия нуждалась в проверке, хотя бы для того, чтобы снять с погибшего пилота подозрения в терроризме…

…Через несколько десятилетий после гибели «Максима Горького» снятый со всех постов Н.С. Хрущев, стоявший в 1935 г. во главе столичной партийной организации, диктовал на магнитофон свои широко известные ныне мемуары. Он вспоминал: «…Сталин, как бы в наказание за то, что мы допустили катастрофу, зло произнес: “Пусть Хрущев с Булганиным и несут урны всю дорогу”. Как следует понимать слова Н.С. Хрущева – «мы допустили катастрофу»? Что (или кто) стоит за этим «мы»: пилот-одиночка, «воздушный хулиган» Николай Благин или же МК ВКП(б) и столичные чекисты, которые должны были, могли, но не сумели предотвратить трагедию?