Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Наверное, он имеет на Клодия большее влияние, чем Помпей, — предположила Теренция. — Почему не обратиться к нему?

Спаситель отечества выпрямился.

— Лучше я проведу остаток своих дней в ссылке! — сквозь зубы ответил он.

Когда Публий Клодий десятого декабря вступил в должность, весь Рим ждал, затаив дыхание. Ждали и члены узкого кружка «Клуба Клодия», особенно Децим Брут, полководец войска общин перекрестков. Колодец комиций был слишком мал, чтобы вместить огромную толпу, которая собралась на Форуме в тот первый день, чтобы посмотреть, что вытворит Клодий. Поэтому он перенес собрание к платформе храма Кастора и объявил, что издаст закон, согласно которому каждому римлянину-мужчине будут выдавать пять модиев бесплатной пшеницы в месяц. Только малая часть толпы — принадлежавшая к общинам перекрестков, которых завербовал Клодий, — знала, что сейчас прозвучит это обещание. Для большинства новость явилась сюрпризом.

Поднявшийся рев был слышен у Коллинских и Капенских ворот. Он оглушил сенаторов, стоявших на ступенях курии Гостилия. Перед их глазами открылось необычное зрелище — тысячи вещей взлетели в воздух. Колпаки свободы, сандалии, пояса, куски еды — все, что можно было подбросить в исступлении. Приветственные крики нарастали. Казалось, это никогда не прекратится. Откуда-то появились цветы. Клодий и девять его ошеломленных коллег, плебейских трибунов, стояли на платформе храма Кастора, осыпанные цветами с головы до ног. Клодий весь сиял. Он поднял сжатые кулаки. И вдруг наклонился и стал бросать цветы обратно, в толпу, громко смеясь.

Катон, все еще со следами побоев, плакал.

— Это начало конца, — причитал он сквозь слезы. — Мы не можем позволить себе заплатить за все это зерно! Рим обанкротится.

— Бибул следит за небом, — сказал Агенобарб. — Этот новый закон Клодия о зерне будет так же недействителен, как и все, что принимается в этом году.

— Наберитесь ума! — посоветовал Цезарь, который стоял недалеко и все слышал. — Клодий не так глуп, как ты, Луций Домиций. Он будет продолжать предварительные обсуждения до Нового года. Голосования не произойдет, пока не кончится декабрь. Кроме того, я все еще сомневаюсь в тактике Бибула относительно плебса. Их собрания не зависят от предзнаменований.

— Я буду против, — сказал Катон, вытирая слезы.

— Если ты сделаешь это, Катон, ты очень быстро умрешь, — сказал Габиний. — Может быть, впервые в истории у Рима появился плебейский трибун, не ведающий колебаний, которые явились причиной гибели братьев Гракхов. И он не одинок, как Сульпиций, что привело к его смерти. Я не думаю, что кто-то или что-то сможет запугать Клодия.

— Что еще может взбрести ему на ум? — спросил Луций Цезарь, бледнея.

Следующим был законопроект о восстановлении законности религиозных общин Рима, братств и клубов. Хотя толпа приняла это не так бурно, как бесплатное зерно, все-таки второй закон тоже приветствовали восторженно. После собрания братья перекрестков, кричавшие до хрипоты, понесли Клодия на своих плечах.

После этого Клодий объявил, что приложит все силы к тому, чтобы Марк Кальпурний Бибул не смог никогда больше подрывать правительство. Законы Элия и Фуфия нужно усовершенствовать, чтобы разрешить собрания народа и плебса, а также прохождение законов в тех случаях, когда консул остается дома, чтобы наблюдать небеса. Чтобы объявить законы недействительными, консул должен будет доказать появление неблагоприятного знака в течение того дня, когда состоялось собрание. Никакие дела нельзя останавливать из-за отложенных выборов. Ни одно из изменений не имеет обратной силы, они не защищают Сенат и его дискуссии, они не влияют на суды.

— Он усиливает комиции за счет Сената, — мрачно заметил Катон.

— Да, но, по крайней мере, он не помог Цезарю, — отозвался Агенобарб. — Бьюсь об заклад, это — разочарование для триумвиров!

— Разочарование? Как бы не так! — фыркнул Гортензий. — Разве вы не узнаете в этих законах руку Цезаря? Закон заходит достаточно далеко, но не дальше, чем позволяют обычай и традиция. Цезарь намного хитрее Суллы! Консул может беспрепятственно оставаться дома и смотреть на небо. Просто изыскиваются способы, как обойти все религиозные препоны, если вдруг консул решит посидеть дома. И какое дело Цезарю до верховенства Сената? Сената нет там, где есть власть Цезаря. Его никогда не было и никогда не будет.

— А где Цицерон? — спросил Метелл Сципион. Вопрос прозвучал как гром с ясного неба. — Я не видел его на Форуме с тех пор, как Клодий вступил в должность.

— Думаю, и не увидишь, — молвил Луций Цезарь. — Цицерон убежден в том, что, как только он появится, ему запретят приходить на Форум.

— А что, очень может быть, — сказал Помпей.

— Ты согласен с таким запретом, Помпей? — поинтересовался молодой Курион.

— Во всяком случае, я не подниму щит, чтобы помешать этому, будь уверен.

— А ты почему не там и не кричишь, Курион? — спросил Аппий Клавдий. — Я думал, ты в большой дружбе с моим младшим братом.

Курион вздохнул.

— Наверное, я расту.

— Ты скоро разрастешься, как фасоль, — кисло улыбнулся Аппий Клавдий.

Курион понял это замечание уже на следующем собрании, когда Клодий объявил, что изменит условия работы римских цензоров. Отец Куриона был цензором.

Ни один цензор, сказал Клодий, не сможет вычеркнуть члена Сената или гражданина первого класса из списков без обстоятельного слушания и письменного согласия обоих цензоров. Пример, приведенный Клодием, прозвучал зловеще для Цицерона: Клодий утверждал, что отчим Марка Антония, Лентул Сура (который был незаконно казнен Марком Туллием Цицероном с согласия Сената) был вычеркнут из сенаторских списков цензором Лентулом Клодианом из соображений личной мести. «Больше не будет чисток — ни сенаторских, ни всаднических!» — крикнул Клодий.

Четыре разных закона, обсуждаемые в течение декабря. На этом Клодий остановил свою законотворческую деятельность. Он оставил Цицерона на грани ужаса, трясущимся. Оратору оставалось только гадать: обвинит или не обвинит Клодий Цицерона? Никто этого не знал, а Клодий молчал.

С самого начала апреля никто в Риме не видел младшего консула Марка Кальпурния Бибула. Но в последний день декабря, на закате солнца, он вышел из своего дома, чтобы снять с себя должность.

Цезарь смотрел на него и его эскорт, состоящий из «хороших людей». Двенадцать ликторов впервые почти за девять месяцев несли фасции. Как он изменился! Всегда очень маленький, казалось, Бибул еще больше сжался и одичал, шел, словно у него болели все кости. Лицо — мертвенно-бледное, заостренное, невыразительное, только холодное презрение светилось в ясных глазах, когда они на секунду остановились на старшем консуле и расширились. Больше восьми месяцев прошло с тех пор, как Бибул видел Цезаря в последний раз, и то, что он увидел, явно обескуражило его. Он усох, а Цезарь вырос.

— Все, что Гай Юлий Цезарь сделал за этот год, недействительно! — крикнул Бибул собравшимся в колодце комиций.