Граница вечности - Кен Фоллетт

Кинг оперся обеими руками на перила, наклонился вперед и кому-то весело говорил:

— Бен, я хочу, чтобы ты сегодня спел для меня «Мой любимый Господь» так, как ты никогда не пел раньше, иначе говоря, очень хорошо.

Водитель белого «кадиллака» крикнул ему:

— Становится прохладно, преподобный. Вам лучше надеть бы пальто.

— Хорошо, Джоунси, — ответил Кинг и выпрямился. Прозвучал выстрел.

Кинг отлетел назад, раскинул руки, как человек на кресте, стукнулся о стену и упал.

Верина вскрикнула.

Помощники Кинга укрылись за белым «кадиллаком». Джаспер упал на одно колено. Верина присела на корточки перед ним. Он обхватил ее обеими руками, прижав ее голову к своей груди, и стал искать глазами, откуда был произведен выстрел. На противоположной стороне улицы находилось здание, в котором, вероятно, сдавались меблированные комнаты.

Второго выстрела не последовало.

Какое-то мгновение Джаспер собирался с мыслями. Он выпустил Верину из защитительного объятия.

— Вы не ранены? — спросил он.

— Мартин! — воскликнула она, взглянув на балкон.

Они с опаской встали, хотя стрельбы больше не было.

Не говоря ни слова, они оба по наружной лестнице взбежали на балкон.

Кинг лежал на спине с ногами, поднятыми вверх на перила. Ралф Абернети и Билли Кайле, еще один борец за гражданские права, в очках и с виду добродушный, склонились над ним. Со стороны автостоянки доносились крики и стоны людей, на чьих глазах было совершено покушение.

Пуля проделала отверстие в шее, разнесла челюсть и сорвала галстук. Рана была ужасная, и Джаспер сразу понял, что в Кинга стреляли разрывной пулей. Кровь растекалась по плечам Кинга.

Абернети выкрикивал:

— Мартин! Мартин! Мартин!

Он похлопал Кинга по щеке. Джасперу показалось, что на лице Кинга появилось едва заметное осознанное выражение.

— Мартин, это Ралф. Не волнуйся, — говорил Абернети. — Все будет хорошо.

Губы Кинга беззвучно шевельнулись.

Кайле первым бросился к телефону в номере. Он схватил трубку, но, вероятно, на коммутаторе никого не было. Кайле начал колотить кулаком по стене и кричать:

— Ответьте! Ответьте! Ответьте!

Потом он бросил попытки дозвониться, выбежал на балкон и крикнул людям на автостоянке:

— Вызовите «скорую»! В доктора Кинга стреляли.

Кто-то обернул раздробленную голову Кинга полотенцем из ванной комнаты.

Кайле взял оранжевого цвета покрывало с кровати и накрыл им тело Кинга до раздробленного подбородка.

Джаспер кое-что понимал в ранах. Он знал, сколько крови может потерять человек и от каких ран он может выжить и от каких нет.

Он не питал никаких надежд относительно Мартина Лютера Кинга.

Кайле приподнял руку Кинга, разжал пальцы и вынул из его ладони пачку сигарет. Джаспер никогда не видел, чтобы Кинг курил: очевидно, делал это, когда оставался один. Даже сейчас Кайле оберегал своего друга. Этот жест тронул Джаспера до глубины души,

Абернети продолжал обращаться к Кингу:

— Ты слышишь меня? Ты слышишь меня?

Джаспер увидел, что цвет лица Кинга резко изменился. Коричневая кожа побледнела и приобрела землисто-серый оттенок. Красивые черты лица стали неестественно неподвижными.

Джаспер знал, как наступает смерть, это была она.

Верина тоже все видела. Она отвернулась и, зарыдав, вошла в комнату.

Джаспер обнял ее.

Ош прижалась к нему. От ее горячих слез намокла его белая рубашка.

— Мне очень жаль, — прошептал Джаспер. — Очень.

Жаль Верину, жаль Мартина Лютера Кинга.

Жаль Америку.

* * *

В ту ночь «внутренние города» Соединенных Штатов взорвались.

Дейв Уильямс в бунгало отеля «Беверли-Хиллз», где он жил, с ужасом смотрел по телевизору выпуски новостей. Беспорядки происходили в 110 городах. В Вашингтоне 20 тысяч человек взяли верх над полицией и подожгли здания. В Балтиморе убили шесть человек, и семьсот были ранены. В Чикаго дома по Уэст-Мэдисон-стрит на протяжении трех километров были превращены в руины.

Весь следующий день Дейв не выходил из своего номера — он сидел на диване перед телевизором и курил сигареты. Кого было винить? Это не просто бандиты, а белые расисты разожгли ненависть. И это все люди ничего не делали против жестокой несправедливости.

Люди, такие как Дейв.

В своей жизни он лишь один раз имел шанс выступить против расизма. Это произошло несколько дней назад в телевизионной студии в Бёрбанке. Ему доказывали, что белая женщина не может целовать чернокожего мужчину на американском телевидении. Его сестра требовала, чтобы он не подчинился этому расистскому правилу. Но он склонился перед предрассудком.

Он убил Мартина Лютера Кинга, как это сделали Генри Лоуб, Барри Голдуотер и Джордж Уоллес.

Его шоу будут показывать завтра, в субботу, в восемь часов вечера, без поцелуя.

Дейв заказал в номер бутылку бурбона и заснул на диване.

Утром он проснулся рано, зная, что ему делать.

Он принял душ, выпил пару таблеток аспирина, чтобы справиться с похмельем, надел самую консервативную одежду, какая у него была: зеленый пиджак в клетку с широкими лацканами и брюки-клеш. Он заказал машину и поехал на студию в Бёрбанке. В десять он был там.

Он знал, что Чарли Лэклоу будет в своем кабинете даже в выходной день, потому что суббота — трансляционный день и обязательно в последнюю минуту возникнет какой-нибудь переполох; подобный тому, какой Дейв собирается создать.

Дженни, секретарша Чарли средних лет, сидела за столом в приемной;

— Доброе утро, мисс Причард, — поздоровался с ней Дейв. Он относился к ней с особым почтением, потому что Чарли был груб с ней. Как результат она обожала Дейва и готова была сделать для него все, что угодно. — Узнайте, пожалуйста, расписание рейсов в Кливленд.

— В Огайо?

Он улыбнулся.

— Вы знаете какой-нибудь другой Кливленд?

— Вы хотите лететь туда сегодня?

— Как можно скорее.

— Вы знаете, какое расстояние до него?

— Примерно три тысячи километров.

Она взяла трубку.

— Закажите машину, чтобы меня встретили там в аэропорту.

Она сделала у себя пометку и сказала в трубку:

— Когда следующий рейс в Кливленд? Спасибо, не кладите трубку. — Она снова посмотрела на Дейва. — Куда вы хотите ехать в Кливленде?