Спиноза - Александр Федоров

— Именно поэтому, — продолжал Спиноза, — в моем новом сочинении отдел, посвященный богословию, весьма велик по объему, и этому не следует удивляться, принимая во внимание характер нашей эпохи: в наше время религиозные интересы стоят на первом плане, проявляются ли они в форме добровольного усердия верующих или кичливости сановников церкви, поощряемой малодушными и эгоистичными властителями.

— Должен заметить, мой дорогой друг, — подал реплику Ян де Витт, — что ваша историческая заслуга именно в том и состоит, что вы первым обратили на это внимание и подвергаете беспристрастной критике притязания богословия на исключительную и руководящую роль в области умственной жизни. Но удалось ли вам определить, на чем основывает богословие эти свои притязания?

— Разумеется, — невозмутимо ответил Спиноза. — Именно с этого мне и пришлось начать. Прежде всего свои непомерные притязания церковь основывает на авторитете Священного Писания, и значит, оно тоже должно быть подвергнуто критике с точки зрения разума.

8

Великий пенсионарий невольно передернул плечами.

«Как далеко зашел в своей критике этот бесстрашный человек, — подумал он. — Неужели он и в самом деле безбожник, как о том твердят на каждом углу бывшие его единоверцы?»

— Какие же выводы делаете вы из критики Священного Писания? — спросил он, испытывая невольный суеверный страх.

— Мои рассуждения таковы, — спокойно ответил философ. — Все церковники и их приспешники твердят в один голос, что Писание есть слово Божие, что оно учит человека истинному счастью и указывает ему путь к спасению; но в общем никому, кажется, и в голову не приходит согласовать свою жизнь с этими указаниями — и меньше всего самим богословам. Эти господа хлопочут только о том, чтобы выдать собственные измышления за слово Божие, отыскать, хотя бы со всевозможными натяжками, подтверждение своим умствованиям в Писании и поставить их под защиту божественного авторитета.

«Но ведь он абсолютно прав!» — пронеслось в голове у великого пенсионария.

Спиноза между тем продолжал:

— Они пользуются религией как предлогом заставить других думать так же, как думают они. Толкуя Писание, они стараются только доказать свою правоту и победить противников в спорах вместо того, чтобы благоговейно вникать в христианское учение, предписывающее нам совсем не такой образ жизни, какой ведут надменные, одержимые непомерной алчностью наставники веры и большинство их последователей.

Честолюбие и беззаконие их довели до того, что религиозность они видят не столько в соблюдении Божия завета, сколько в защите порядков, установленных людьми, что религия уже не учит людей любви, но раздувает их вражду между собою и поселяет в их сердцах беспощадную ненависть, ложно выдаваемую за ревность о Боге и глубокую преданность вере.

— И это совершеннейшая истина! — невольно вырвалось из уст Яна де Витта.

Но философ будто не услышал его и чеканным слогом, словно отточенным на шлифовальном станке до полнейшей прозрачности, развивал свои мысли дальше:

— Богословам чудятся какие-то необычайно глубокие тайны, будто бы сокрытые в Писании, но, чтобы напасть на след этих тайн и подготовить людей к принятию их, этих последних учат презирать разум и природу и только тому поклоняться, только то чтить, что противно и здравому смыслу, и законам природы.

Существует лишь один выход из лабиринта богословских предрассудков: надо исследовать само Писание, как натуралист исследует природу.

9

Спиноза внезапно закашлялся и прижал к губам носовой платок.

Ян де Витт с тревогой наблюдал за ним. «Да он ведь серьезно болен! — подумал он. — Ну да, его друзья предупреждали меня об этом».

От приступа кашля на глазах Бенедикта выступили слезы. Он взял свой бокал и сделал несколько глотков, чтобы усмирить кашель.

— Вы устали, дорогой друг, — участливо произнес великий пенсионарий. — Быть может, при вашей болезни вам было бы лучше жить в столице, где есть хорошие врачи. Вряд ли в здешнем уединении вы можете рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь.

— Все уже прошло, — с заметной одышкой выговорил Бенедикт. — Мы можем продолжать наши занятия.

— Не лучше ли отложить их до того времени, когда вам станет лучше? — мягко возразил Ян де Витт.

— Нет, дорогой господин де Витт, — кротко улыбнулся Спиноза. Кажется, он дышал уже ровно. — Вы государственный деятель и не обладаете достаточной праздностью, чтобы часто навещать изгнанника. А предмет нашего разговора я нахожу настолько важным, что не хотелось бы прерывать его на середине. О, да ваш бокал уже пуст! Позвольте мне снова наполнить его. И, может быть, желаете выкурить трубочку?

— А табачный дым вам не повредит? — нерешительно произнес великий пенсионарий, которому давно хотелось курить.

— Напротив! Он только успокоит мой кашель.

10

Окутавшись облаком душистого табачного дыма, оба собеседника вернулись к прерванному разговору.

— Итак, вы полагаете, — восстановил его нить правитель Голландской республики, — что Священное Писание подлежит исследованию, как и любой другой письменный текст. В принципе я не нахожу здесь ничего особенно греховного — ведь даже Иисус Христос наиглавнейшей своей заповедью называет ту, которая гласит: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим».

— Вот именно, — кротко улыбнулся Спиноза. — «...и всем разумением твоим». Об этом почему-то часто забывают те, кто внушает пастве своей заповеди Господни.

— Так каким же путем исследуете вы Священное Писание? — спросил Ян де Витт.

— Я полагаю, что использую для этой цели единственно правильный метод, если учесть то, что мы уже говорили с вами об отношении к Писанию, как к любому другому письменному тексту. Правда, мой метод идет прямо вразрез с общепринятым отношением к Библии.

Спиноза глубоко затянулся табачным дымом и продолжал:

— Принято думать, что Священное Писание дошло до нас в чистом и неподдельном виде, что божественное Провидение позаботилось предохранить его от всяких искажений. Из-за этого воздают божественные почести самой Библии как книге, а не содержанию ее, не учениям, которые ведут человека к спасению.

В то же время утверждают, что Библия не может быть понятой при свете простого разума, что для истолкования ее необходимо особое, сверхчеловеческое проникновение. Но кто же может похвалиться таковым?

Толкования тех, кому приписывают эту высокую способность проникновения, поистине не обнаруживают ничего сверхъестественного. Туманность выражений зачастую показывает только, что толкователь сам хорошенько не понимал смысла того места, которое брался разъяснить, и в лучшем случае мы имеем дело с догадками. А это вполне доступно и разуму. Не нужно сверхъестественного освещения, чтобы составить себе правильное мнение, если только человек дает себе труд поразмыслить и проверить свои выводы.