Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном - Татьяна Устинова

Помню еще, как бабушка довольно смущенно втолковывала мне, чтоб я никому-никому не рассказывала, где мы были и что там делали. Детектив, одним словом!

С тех пор прошло много лет, мы с сестрой выросли и покрестили наших детей, и очень полюбили праздники – Рождество, Пасху, Троицу, но именно как праздники, светлые, радостные, волшебные дни, в которые происходит что-то хорошее.

В пасхальную или рождественскую ночь мы с мамой и сестрой непременно накрываем стол, традиционный именно для этого праздника, и усаживаемся смотреть телевизор – трансляцию из храма Христа Спасителя или из Иерусалима, а когда служба заканчивается, поздравляем друг друга и вкусно ужинаем или, вернее, завтракаем, ибо заканчиваются такие службы под утро.

Еще, конечно, мы ходим в храмы, которые нам нравятся, где нам легко и радостно, например, в церковь поблизости от нас, которую построил когда-то Василий Баженов. И там ставим свечки к нашим любимым иконам и разговариваем с ними, с теми, кто на иконах, как с живыми людьми. Радуемся, когда их видим. Рассказываем, как наши дела. Спрашиваем, как у них дела.

И вот все это никакое не православие, конечно.

Это… так. Наши собственные и очень личные отношения с окружающим миром.

Постов не соблюдаем, молитв никаких не знаем, не говеем и на исповеди не бываем.

Мужиков наших в храм вообще не заманишь, и долгие годы меня беспокоило… своеобразное отношение моего мужа к этим вопросам. А потом я, как Кити из романа Толстого, поняла, что знаю любовью всю его душу, и все, что есть в его душе, все хорошо, а то, что такое состояние называется «быть неверующим», меня не беспокоит. Он порядочный, добрый, честный, терпеливый и никогда не унывает. Он в сто раз более православный христианин, чем несколько сотен нетрезвых прихожан, которые набиваются в храм на Рождество или Пасху, сами толком не понимая зачем. Потому что так положено. Или модно.

К любви к Богу набивание в храм, равно как и потасовки в очереди за святой водой на Крещение, никакого отношения, конечно, не имеет.

Еще у нас есть друзья, тоже никакие не православные, вернее, такие же «православные», как мы, но несколько раз в год мы ездим в Дивеево, в гости к Батюшке Серафиму Саровскому.

Это не паломничество. Это… путешествие. Приключение. Радость. Дальняя дорога, леса, поля. Солнце валится за верхушки сосен. Там, уже за Нижним, начинаются холмы и перелески, леса до горизонта – Россия, самая прекрасная страна на свете.

По дороге мы пьем чай из термоса, очень крепкий, до красноты, чистим картошку в мундире, макаем ее в крупную соль и заедаем свежими огурцами, и ждем изо всех сил, когда на фоне вечереющего поля покажутся купола монастыря. Под вечер кажется, что он висит в воздухе, ей-богу. Арзамасские поля без конца и без края залиты туманом, и монастырь возникает как будто между облаками, земными и небесными.

В общем, красота!

Мой друг Игорь Евгеньевич, которого я в прошлом году потащила в Дивеево, хирург-онколог. Доктор наук, профессор и вообще европейская знаменитость. Его жена тоже врач, кандидат наук и большой начальник в фармацевтическом бизнесе. Так что в смысле религиозного экстаза дело гиблое.

Вот, к примеру, по дороге облепиху покупали. Мы то и дело покупаем что-нибудь по дороге в зависимости от того, что продают, – помидоры, лисички, чеснок, картошку, яблоки и так далее. На этот раз облепиху.

Смирная тетка в платке насыпала оранжевую ягоду в отмытые до блеска стеклянные банки и приговаривала, что облепиха лечит все болезни до одной.

Мы делали тетке знаки, которых она, конечно, не понимала, и все продолжала налегать на излечение от всех болезней, а наш доктор-профессор морщился, вздыхал, тосковал, потом засмеялся тоскливым смехом, потом засверкал голубыми глазищами, мы стали подталкивать его к машине, а он некоторым образом вырывался и все пытался объяснить тетке, что болезни следует лечить докторам, а не облепихой.

Насилу отбились.

В Дивеево, завидев парящий между небом и землей монастырь, профессор притих и стал неразговорчив.

Мы наспех поужинали, разошлись по своим комнатам и притаились, чтоб дождаться утра.

В Серафимо-Дивеевском монастыре всегда много народу – и летом и зимой, и в ведро и в ненастье. Послушницы, служители, паломники и праздношатающиеся вроде нас. Под белой стеной продают свечи, платки, деревянные крестики, бумажные иконки, все как обычно, как везде. Ну и Христа ради, конечно, просят, а как же иначе.

Какая-то бабка подошла к Игорю и попросила, а за ней большая пыльная собака подошла и тоже попросила. Игорь вытащил из заднего кармана джинсов бумажку и сунул бабке, должно быть, довольно много, потому что та стала перепуганно отказываться и совать обратно.

Мы надевали солнечные очки, чтоб не смотреть, и потихоньку двигались через дорогу, и все же по очереди украдкой оглядывались на профессора.

Игорь весь покраснел, до ушей, до голубых глаз, и бабка, заглянув ему в лицо, кажется, что-то поняла, потому что перестала совать ему денежку, а сложила несколько раз и припрятала.

Она шла за нами, очень близко, и разговаривала со своей собакой, и мы слышали, как они разговаривают.

– Вот спасибо так спасибо, – приговаривала бабка, – вот уж спасибо-то! Всего час-то и постояла, а теперича и стоять незачем, домой пойду, в огород, помидоры-то горят! Мы с тобой щас в сельпе говядинки купим, вишь, как повезло-то нам! Кило купим! Сахарку, чайку, а еще, можеть, карамельков! С карамелькими чаю попьем. Щец похлебаем свеженьких, а тебе кость! – Это было сказано собаке.

Мы шли все быстрее, чтоб не слышать их, но слышали каждое слово.

– Вот, батюшка, спасибо тебе! Пожалел ты меня сегодня, порадовал. Не зря я тебе вчера плакалась-то, что ножки у меня болят и в ухе гудить чегой-то! А ты и помог! Щас домой, в сельпо только забежим, и завтра уж не пойдем, да мне теперя на несколько ден хватит!.. Спасибо тебе, батюшка, родной ты мой!..

Это она не Игоря благодарила, доктора и профессора. Это она Батюшку Серафима благодарила за то, что прислал профессора с денежкой – вот как хорошо сегодня управил. Не придется до вечера стоять на жаре, да ведь и неизвестно, чего настоишь! А Батюшка так распорядился, что с самого утра все сложилось для нее прекрасно. И теперь хватит и на мясо обоим, и на чай с карамельками. Должно быть, не каждый день они такие пиры закатывают.

Мы пробыли в монастыре до вечера и очень устали. Быть там – тяжелая душевная работа. Под вечер вернулись в гостиницу и сели на плетень, смотреть на купола, уже загоревшиеся вечерним сиянием.

Мы сидели, болтали ногами, а потом Игорь слез с плетня, коротко извинился и сказал, что ему нужно еще раз… туда. В монастырь, к Батюшке.

Мы молча проводили глазами его машину, которая медленно ползла по полю, и ветер крутил за ней пыль.

Нужно так нужно.