Сладкая месть - Барбара Картленд

Леди Мелчестер поднялась с кровати.

— Что ты собираешься делать, дорогая?

— Сейчас я позвоню ему и спрошу напрямую, что все это значит?!

Мелия схватила книжку в красном кожаном переплете, на котором были вытиснуты ее инициалы, и нашла нужный телефон. Она продиктовала номер телефонистке. Леди Мелчестер достала из комода небольшую пелерину из страусовых перьев и набросила ее на обнаженные плечи дочери. Буквально в считаные минуты связь с Грейстоунзом была установлена, и Мелия замерла в ожидании, нервно постукивая пальцами по переплету записной книжки.

Леди Мелчестер молча прошлась по комнате, потом извлекла из серебряного портсигара сигарету и закурила. Она была возбуждена не меньше, чем дочь. Ведь ее вклад в создание легенды о Мелии Мелчестер был вполне сопоставим с теми усилиями, которые затратила на это сама дочь. Ей ли не понимать все последствия публикации, появившейся в утренних газетах! Все их друзья с радостью набросятся на новость, и можно представить себе их реакцию. Люди редко радуются чужим успехам, что бы они ни говорили тебе в глаза. К тому же леди Мелчестер была отлично осведомлена о том, что головокружительный триумф Мелии в свете вызывает зависть и злобу у ее менее удачливых сверстниц.

Наконец Мелии сообщили, что она может говорить.

— Пригласите к телефону лорда Брори! — выдохнула она в трубку.

— Кто его спрашивает?

— Мелия Мелчестер.

— Одну минутку.

Она замерла, расправив плечи, словно приготовилась к схватке с врагом, и услышала в трубке голос Толли:

— Привет, Мелия! Это ты?

— Толли, как ты посмел поступить так?

— Как «так»?

— Ты прекрасно знаешь как! Я только что прочитала в утренних газетах!

— Есть что-нибудь интересное? Мы ведь в деревне получаем почту не раньше полудня.

— Ты не хуже меня знаешь, что в них интересного!

— Ты имеешь в виду мою помолвку с Джин?

— Именно! И я хочу знать, что за этим кроется!

— Не понимаю!

— Зачем ты это сделал? Какая-то нелепая помолвка! Наверняка все подстроено!

— Ничего подобного! Как тебе такое могло прийти в голову, Мелия?

— Ненавижу тебя, Толли. Я всегда знала, что ты — жестокий и бессердечный человек, но и подумать не могла, что ты так подло поступишь со мной! — В голосе Мелии прорвались истеричные нотки.

— Но позволь напомнить тебе, дорогая Мелия, что ты сделала вполне определенное заявление, и тому есть письменное подтверждение, которое я, впрочем, вышвырнул в твоей же гостиной! Так вот, и устно и письменно ты сообщила, что более не нуждаешься ни во мне, ни в моих услугах, поскольку собралась замуж за будущего премьер-министра.

— Наш разговор был в шесть часов вечера.

Когда же ты успел все прокрутить?

— О, исключительно тактические навыки, приобретенные на войне, моя девочка!

— Толли! Я ненавижу тебя!

— Я знаю. Ты только что мне это сказала.

— Нам надо срочно встретиться. Немедленно приезжай в Лондон! Жду тебя у себя дома!

— Какое удачное стечение обстоятельств! Мы как раз с Джин собираемся в Лондон. Мишель назначил ей на сегодня примерку, да и все газетчики сбились с ног в поисках фотографий Джин. Их запросы тоже нужно уважить.

— Мне нужно с тобой поговорить!

— Я позвоню тебе, когда приеду, — беззаботным тоном откликнулся Толли. — Но боюсь, раньше вечера у меня не получится. Столько дел, ты же понимаешь! Всего хорошего, Мелия! И спасибо за поздравление.

Он положил трубку прежде, чем она успела что-то сказать. И какое-то время молча стоял возле телефонного аппарата. Легкая улыбка заиграла на его губах. Она не была доброй, эта улыбка, но в ней было столько откровенного удовлетворения! Через минуту Толли вернулся в столовую, откуда дворецкий вызвал его к телефону.

Джин спустилась вниз двадцатью минутами позже. Она услышала, как весело засмеялся Толли, когда, выйдя из столовой и миновав холл, направился в маленькую гостиную. Смех его был искренним и веселым: так могут смеяться люди, у которых легко на сердце. Она даже усомнилась, так ли он на самом деле несчастен из-за разрыва с Мелией, как ей показалось вчера вечером.

Проснувшись утром, Джин некоторое время лежала в кровати, гадая, что ей делать: вставать или подождать, пока ее пригласят вниз. Тонкие, похожие на пальцы, лучи света пробивались через плотно задернутые шторы и скользили по комнате. Настроение у нее было, как у той принцессы на горошине, которая не выспалась несмотря на все двадцать четыре матраса, потому что все время чувствовала под собой горошину. Для Джин такой горошиной стали угрызения ее собственной совести, и бо́льшую часть ночи она промучилась без сна. Напрасно она повторяла себе, что никому и ничем не обязана и что в самом этом приключении нет ничего плохого. Шотландская кровь и пуританское воспитание делали свое, и она в беспокойстве ворочалась с боку на бок, терзаясь сомнениями и досадой на себя.

«Кто я здесь? — снова и снова спрашивала она у себя. — Ведь это все — сплошное притворство!»

И даже удобная постель и нижнее белье, обволакивающее тело и ласкающее кожу, не радовали ее. Наконец она забылась тяжелым сном. Ей приснилось, как тетка сурово отчитывает ее за какой-то проступок. Проснувшись, она вздохнула с облегчением. Слава богу, хоть это всего лишь сон!

Пока она решала, что ей делать, в комнату вошла горничная, отдернула шторы и подала на подносе завтрак в постель. Джин села и принялась рассматривать сваренные яйца в серебряных подставках, тонкие, как папиросная бумага, тосты, выложенные на серебряную решетку, ажурные завитки сливочного масла, крохотные вазочки с мармеладом и джемом. Кофе был восхитителен на вкус, а на десерт была подана огромная сочная груша. Рядом на подносе лежал серебряный столовый прибор. Глядя на это совершенство сервировки и вкуса, Джин невольно вспомнила свой недавний завтрак в пансионе. Скатерть с пятнами, которая лежала на столе еще от предыдущего ужина, густая невкусная овсянка, кусочек поджаренного хлеба, черный как деготь чай, разлитый по толстым фаянсовым чашкам, а рядом на тарелке небрежно накромсанные толстые ломти хлеба с крохотными кусочками маргарина. Какой контраст с тем, что стояло перед ней сейчас!

Джин ела очень медленно, всецело предаваясь наслаждению от каждого съеденного куска. Пока она завтракала, показалось солнце и мгновенно залило ярким светом всю комнату. Любопытство взяло верх. Джин отставила поднос, выскользнула из-под одеяла и подбежала к окну.

Недалеко от дома простиралось озеро, а за ним — бесконечная череда террас и лужаек, уступами уходящих вдаль. В это время года ни цветов, ни зелени не было — деревья стояли голыми. Но все равно было что-то завораживающе прекрасное в открывшемся взору зимнем пейзаже. Балюстрады, отделяющие одну террасу от другой, были выложены серым камнем, потемневшим от времени. Водная гладь была тоже жемчужно-серого цвета, а на противоположном берегу озера виднелся небольшой храм, выстроенный в древнегреческом стиле, вокруг которого густо сплелись кроны вековых деревьев. Далеко-далеко, на самом горизонте, выступала из утреннего тумана горная гряда Молверн-Хиллс, прекрасная в своей аскетической наготе. Картина была настолько захватывающе красивой, что Джин даже забыла о том, что стоит возле окна босая и в одной тоненькой ночной сорочке, а между тем за окном — зима, и снег лежит на вершинах гор, и иней посеребрил лужайки.