Мотив омелы - Хлоя Лиезе

— Ага.

Он кивает.

— Я уверен, что он очень заботится об этом. И о тебе. Я бы на его месте тоже так сделал.

— Да, — шепчу я.

— Что ж… — Джонатан прочищает горло, не отрывая взгляда от дороги. — Я сохраню твой секрет.

Я тереблю пакетик M&Ms, выбитая из колеи тем, какое облегчение испытываю от того, что он знает правду, и насколько я уверена, что могу доверять его слову.

— Спасибо, Джонатан. Я ценю это.

Тишина растягивается между нами, становясь натянутой и густой. Это почти невыносимо.

Пока Джонатан не приказывает Сири включить «Праздничное радио» с такими командными ноткой в голосе, что получается прямо-таки порнографично.

Вот теперь это невыносимо.

Я таращусь на него с разинутым ртом. Он бегло смотрит в мою сторону, затем окидывает повторным взглядом.

— Что?

— Я никогда не слышала, чтобы твой голос звучал так.

Он выгибает бровь.

— Как — так?

— Очень строго и властно, — я скрещиваю ноги, сдерживая ноющее ощущение, которое уже почти болезненное. — Типа… властно как в постели.

Он бросает на меня недоверчивый косой взгляд.

— Я сказал Сири включить музыкальную станцию, Габриэлла, а не встать на колени.

Я давлюсь новой порцией M&Ms.

Джонатан смотрит на дорогу, еле-еле сдерживая смех.

— У тебя грязные мыслишки.

— Я? Это ты только что сказал…

— Заткнись ты, — говорит он, бросая в меня мои же слова. — И наслаждайся этим насилием над ушами, которое я терплю ради тебя.

Я фыркаю от смеха. Но мой смех затихает, когда песня наполняет машину, и её слова горячи и полны смысла:

«Я подожду тебя, дорогой. Санта, детка, так поспеши же сегодня спуститься по дымоходу».

Джонатан прочищает горло и поводит плечами, как будто одежда ему слишком тесна. Я ёрзаю на своём сиденье, затем приоткрываю окно. Мои щёки горят.

— Жарко? — спрашивает он.

Боже, как никогда.

— Немножко, — говорю я ему.

Нахмурив брови, Джонатан убавляет обогрев, затем тоже приоткрывает окно. Эта похотливая песня не помогает проблеме. Мы оба раскраснелись, не сводя глаз с дороги. Я слышу каждый его глубокий вдох, чувствую каждый гулкий удар его сердца.

Может быть, я издаю такие же звуки.

Запаниковав, я кладу руки на колени и осторожно наигрываю последовательность аккордов песни, как будто мои бёдра — клавиши пианино. Это расслабляющее движение всегда успокаивает меня.

И успокаивая себя, я шаг за шагом прокручиваю, что произошло с тех пор, как я села в эту машину. Я всё больше возбуждаюсь и дезориентируюсь. Мир кажется таким, как в стихотворении Шела Сильверстайна «Билл задом наперед» — перевёрнутым и неузнаваемым.

Джонатан добровольно подвёз меня домой. Он купил мне мятный M&Ms, потому что сожалеет о том, как вёл себя сегодня утром. Он включает праздничную музыку для моего удовольствия, хотя сам ненавидит её. Либо у него есть другая личность, которую он скрывал в течение двенадцати месяцев, либо он что-то замышляет.

Я поворачиваюсь на своём сиденье, снова оказываясь к нему лицом.

— Почему ты так добр ко мне?

Его взгляд по-прежнему прикован к дороге, покрытой снегом. После долгой, напряженной паузы он говорит:

— Я собираюсь ответить вопросом на твой вопрос.

— Мне это не нравится.

— Ничего не поделаешь, — говорит он, прежде чем глубоко вдохнуть. Затем он выдыхает, плавно и медленно. — Как ты думаешь, почему я добр к тебе?

— Потому что у тебя есть стратегия. Какой-нибудь новый способ унизить меня на работе.

— А если бы я сказал тебе, что дело в чём-то другом, ты бы мне поверила?

После целого года безжалостного взаимного антагонизма ответ слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его обдумать.

— Нет, не поверила бы.

Но впервые с того дня, как мы встретились и холодный Джонатан Фрост перевернул снежный шар моего мира с ног на голову, я задаюсь вопросом, может быть — всего лишь может быть — я ошибаюсь.

Глава 8

Плейлист: Andrew Bird — Mille Cherubini in Coro

Под праздничную музыку и мою тихую игру на пианино на коленях мы с Джонатаном препираемся оставшуюся часть обратного пути в город, расходясь во мнениях о том, какой маршрут самый прямой до моей квартиры и также позволяет избежать наихудших пробок, вплоть до того момента, когда Джонатан плавно паркуется перед моим зданием. Потому что именно так складывается жизнь Джонатана Фроста, хотя я могу по пальцам пересчитать, сколько раз за те два года, что здесь живу, я получала место хотя бы в квартале от своей квартиры.

Я свирепо смотрю на него.

— Серьёзно? Прямо перед моим домом?

Он одаривает меня самодовольным изгибом одной брови, почти кривой усмешкой.

— Мне больше всех в мире везёт с парковкой.

— Ну естественно, — мрачно бормочу я.

Поставив машину на парковочный тормоз, Джонатан выключает зажигание, затем пристально смотрит на меня. Его кадык дёргается от судорожного глотка.

— Я прочёл тот любовный роман, который купил в книжном.

Я смотрю на него искоса, удивлённая и… заинтригованная.

— Оу?

Он кивает.

— Он оказался хорошим. Это не Остин, но…

— Прекрати, — я шутливо ударяю его по твёрдому, как камень, бедру, испытывая странное чувство дежавю. — Прекрати дразнить меня!

Уголки его губ приподнимаются почти в улыбке, прежде чем она исчезает, оставляя только тишину и густой, тяжёлый заряд в воздухе. Джонатан сжимает челюсти. Его глаза всматриваются в мои.

— Они очень разные, — говорит он. — Пара в этом романе.

Я киваю.

— Противоположности, по сути.

— Но… — его взгляд скользит вниз к моим губам. — В конечном итоге у них всё складывается. Это сердце их связи, их притягивают различия друг друга, они прикладывают усилия, чтобы сократить расстояние между ними, не теряя себя. Они… растут. Вместе. И более глубоко постигают своё истинное «я».

Моё сердце бешено колотится, ударяясь о рёбра. Будь он проклят за то, что сказал это так идеально.

— Вынужденная близость тоже помогает, — говорю я тише, почти шёпотом. — Торчать в карете несколько дней подряд, в гостинице всего с одной доступной комнатой и…

— Только одна кровать, — говорит Джонатан, и его кадык дёргается при очередном глотке. — Я читал об этом. Это популярный приём. Я могу понять, почему.

— Ну естественно, ты читал о приёмах в любовных романах.

— Я читал всё об этом чёртовом жанре, — его пальцы барабанят по рулю. — Я ничего не делаю вполсилы, Габриэлла.

— Да… — я вглядываюсь в его лицо. — Да, ты не такой.

Рука Джонатана стискивает руль. Его челюсти сжимаются. И затем внезапно он распахивает свою дверцу.

Я моргаю, выходя из оцепенения. Затем я понимаю, что он собирается сделать. Проклятье. Он откроет мне дверь и снова будет вести себя по-рыцарски. Я