Золото Удерея - Владимир Прасолов

Степан Сметанин то подворье строил, да только работников его никто не видел, за глухим забором поднимали они из кондового леса строения. От зари до зари тюкали топоры, да вжикали там пилы. За лето и управились, и затихло все. Ни кто из рыбинских плотников в том строительстве не участвовал, да и не было бездельных. Многие строились в то лето, рук не хватало рабочих. По глубокой осени въехал он в то подворье с семьей, перебрался из деревни, дедами его основаной. А по снегам уж пригласил Косых да Никифорова, новоселье отпраздновать. Тут - то и узнали они о том, что старые их обидчики объявились. А весть о том, бабка Ваганиха принесла, при смерти у нее лежал один из старателей. В бреду горячечном он ей открылся, что попортили они крови Никифоровским дружкам, тем, что его ватагу загубить хотели. Тропу они самострелами перекрыли, да ямами. Но не это главное, что он рассказал. Главное было то, что обладал он, какой – то ладанкой, ящеркой золотой, которая его на золотые жилы выводила. Что ему ведомы были тайны, через ту ящерку, от глаз людей сокрытые и мог он в любом месте золото отыскать, как бы оно не упрятано было. Звал он перед смертью товарища своего – Семена, шибко звал, видно без него помереть боялся. – И что?- спросил бабку Косых.

- Сейчас они там, у него, а я к вам подалась –

Кинулись Никифоров с людьми к дому Ваганихи, да опоздали. Помер тот старатель и товарищи его, как в землю канули. Ушли, мешки свои в заезжке оставив, видно торопились очень. Как - то сообразили, что ищут их. Десять ден, пасли их по всем дорогам - ускользнули. Но, важное самое, Никифоров вызнал. За день до смерти исповедался Лексей тот попу, в грехах каялся. Поп у Никифорова в приятелях был, на кормлении постоянном, потому без нажима рассказал все, что узнал от умиравшего. Подтвердил он рассказ Ваганихи о том, что покойного рук и товарищей его, те козни были. Еще рассказал, что все золото, им намытое за долгие годы, схоронил он в месте священном, где две реки великие сливаются и место то богами древними защищено и златой ящеркой ему указано было. Но рассказ этот попу истинным не показался, потому, как сознание терял то и дело старатель. Говорил бессвязно, многого он вообще не понял и не расслышал. Одержим был умиравший бесами, потому мучился очень, а гнать из его души бесов этот поп не посвящен был. Не каждый священник тем умением обладает.

Потерял покой Никифоров. Не оставляли его думы о ящерке золотой, да о золоте сокрытом, где то рядом. Ясное дело, на слиянии Енисея реки с Ангарой. Но где? Не слыхал он и ни о каком месте священном. Может это выдумка, сказка старательская? Только на смертном одре сказок не сказывают. Что на душе у человека, о том и говорит он, прощаясь с белым светом. Искать надо того Семена, что в дружках у покойника был, по всему ясно ящерка у него, значит здесь в тайге золотоносной быть он должен! Но как искать, коль в лицо его никто не видел, так по описаниям здоровенный мужик с черной бородищей да башкой кудрявой. Поди, эти кудри угляди, когда вона их прет разномастных, и клейменых, и с ноздрями рваными, и ушами резаными, всяк свою рожу прячет! Однако столкнулся с ним он лицо в лицо, да не распознал, а когда спохватился, поздно было. Косых с расквашенными губами в себя пришел не сразу. Он, выплевывая выбитые зубы, и прошепелявил про то, что знакомца искомого на двор вывел да не совладал. Погоня, посланная со Сметаниным во главе, вернулась ни с чем. – Ушли сволочи в тайгу – доложил Степан Никифорову. Утаил, что упустил из рук пойманного Семена, что-б гнев на себя не накликать. Из опаски, что мстить будут, порешил дружков его в тайге, а что у тех ценного было своим людям роздал, что-б помалкивали. По всем местам артельным, что знали, проехал Косых со Сметаниним, все лето из тайги не вылазили, да разве ее родную всю просмотришь? Ни дорог, ни троп – глухая и дремучая, тысячелетиями не тронутая, могла она скрыть целые народы, так, что не сыскать, а тут одного найти надо было, как иголку в стоге сена. К концу лета отступились, решили на выходе по осени все пути перекрыть, но выловить этого человека. Но, по - другому все закрутилось …

* * *

Уже вечерело, когда дощаник ткнулся носом в косу Кулаковской пристани. Малиновый звон церковного колокола еще издали оповещал. – Здесь люди живут!- На пристани было людно, пришла баржа с Енисея с товарами, этакий плавучий магазин. Бойко шел торг, прямо на берегу меняли меха, ягоду, грузди соленые в бочонках, орех кедровый на топоры и гвозди, посуду и ткани. По сходням носили пиленые доски – материал для лодок и мешками «яблоки» - так на Ангаре картофель называли. По праздничному разряженные женщины прогуливались по деревянному, ладно сшитому из толстых листвяных плах, тротуару, спускавшемуся от церковной площади прямо к реке. Он был усеян шкарлупой от кедровых орешков и они весело хрустели под каблучками сапожек. Где - то, в глубине деревни зазывно зазвучала гармонь. Анюта, сойдя на берег, словно проснулась, звуки гармони будто вернули ее к жизни.- Куда я еду?! Зачем?- Не дожидаясь тетки Агапы, приставленной к ней отцом в дорогу, она быстро пошла вверх по тротуару к церкви. Там, только закончилась вечерняя молитва и народ степенно выходил из церковной ограды. Анюта почти бежала, не понимая, зачем она это делает, не видя перед собой ничего кроме устремленных в небо куполов. Радостный и знакомый голос остановил ее – Анютка, здравствуй! Ты ли это? Ох, краса девица, разневестилась!- Еще не сообразив, кто ее окликнул, она утонула в жарких обьятиях полной жизнерадостной женщины. – Тетка Полина, здравствуй! – проговорила она и разрыдалась.

- Что с тобой доча моя, что случилось? – Прижимая к себе, прошептала тетка.

- Ну - кось идем ко мне, идем, идем, успокойся. Не плачь лапонька моя.- Увлекая за собой, по боковому тротуару, тихо шептала, успокаивая Анюту, тетка Полина. Ее дом был не далеко, совсем скоро в чистой и просторной горнице, застеленной самоткаными половиками, с белыми занавесочками на окнах, оттого теплой и уютной, Анюта, рыдая в грудь тетки, рассказала ей свое горе.

- На- ка, попей милая кваску - тетка Полина легко нося свои телеса, усадила за стол проплакавшуюся и тем немного успокоившуюся Анюту, стала собирать на стол. Из кутьи, что располагалась слева от печи за занавесью, на стол потекли непрерывным потоком пироги и булочки, вареная картошка и огурчики соленые, жареная стерлядка и хариус.

- Кушай, гостья дорогая! - Анюта мотнула головой и отвернулась к окну.- Ешь говорю, тебе силы понадобятся! Али не хочешь со своим любым быть?- Анюта встрепенулась как птица, в ее глазах засияла надежда. Единственный человек на земле выслушал ее, не коря, и принял к душе ее горе! Лукавый, веселый взгляд тетки Полины, вселил надежду в ее девичье сердце. Просохли от слез глаза, появились ямочки на щеках, Анюта, еще не веря в то, что обрела поддержку и помощь спросила. – Тетя Поля, что мне делать?-

- Кушай, говорю! Что нибудь придумаем. Неправое дело удумал отец твой. Не принято по Ангаре реке силком дочерей замуж выдавать. Испокон веку здесь девчата себе парней в мужья выбирали, и родители тот выбор признавали. Ты с кем приехала - то? Поди, хватились тебя, ищут?-

- С Агапьей, отец приставил за мной смотреть, а на дощанике энтот приказчик прилизанный Акинфий. Его в селе павлином прозвали – павлин и есть-.