Змей в Эссексе - Сара Перри

Мальчик не поднял глаз, но почуял, что вокруг происходит что-то, на что он согласия не давал, и принялся молча собирать с ковра перья, пересчитывая их в обратном порядке: «Триста семьдесят шесть, триста семьдесят пять, триста семьдесят четыре…»

— Ну вот, игра окончена, — расстроилась Кора, — хотя он будет сидеть тихо, пока не досчитает до единицы…

— Вы отвратительно выглядите, — заметил Люк, мечтая прикоснуться к каждой веснушке на Корином лбу. — Неужели в этой дыре вы совсем перестали причесываться? У вас руки грязные. И что это за платье?

— Мне больше не нужно казаться красивой, — парировала Кора. — И я счастлива как никогда. Не помню, когда в последний раз смотрелась в зеркало…

— Вчера, — перебила Марта. — Любовалась на свой нос. Добрый вечер, доктор Гаррет.

Это было сказано таким ледяным тоном, что Люка пробрала дрожь, и он наверняка съязвил бы что-нибудь в ответ, но тут появился хозяин гостиницы и, великодушно не замечая разбросанные по всей комнате перья и бубнившего мальчишку, поставил на буфет поднос с пивом. За подносом последовали тарелка с сыром и холодной говядиной в тонких прожилках жира, и белый плетеный хлеб, и кусок бледно-желтого масла, посыпанный солью, и, наконец, пропитанный бренди вишневый пирог. С такими яствами на столе злиться было совершенно невозможно, так что Люк одарил Марту самой любезной улыбкой, на которую только был способен, и бросил ей зеленое яблоко.

Спенсер сидел рядом с Мартой у окна и смотрел на прохожих.

— Вы обещали мне об этом рассказать, — напомнил он и взял у нее журнал. — Можно взглянуть, что вы читаете?

Он пролистал брошюру, в которой приводились ошеломляющие данные статистики, свидетельствовавшие о том, что Лондон перенаселен и снос ветхих домов грозит катастрофой.

Марта, успевшая выпить вина, ненадолго смягчилась. Обычно Спенсер вызывал у нее смутное отвращение, которое ей с трудом удавалось подавить. Безусловно, он добр, благороден и, в отличие от остальных гостей, старается поладить с Фрэнсисом (чего стоят хотя бы шахматные партии, завершавшиеся молниеносным поражением старшего игрока!). Марту восхищали его старания обуздать Чертенка, и самое главное — с Корой Спенсер держался любезно и дружелюбно, при этом ни разу не сделав попытки узнать ее ближе. Но богатство и родовитость окутывали его, словно меховая шуба, и, судя даже по той малости, которую Марта знала о его материальном положении (денег у Спенсера девать некуда, так что он мог позволить себе заниматься медициной исключительно для души, в то время как на долю женщин оставалось лишь подавать больным судно и бульон), он принадлежал к числу тех, кого она всю жизнь считала врагами.

Вера в социализм укоренилась у Марты с детства, как у других — вера в Бога, и с годами ничуть не ослабла. Народные дома и кордоны пикетов стали ее храмами, а Анни Безант[20] и Элеонора Маркс[21] — служительницами в алтаре; она не знала иных псалмов, кроме яростных песен о страданиях английского народа. На кухне их уайтчепелской квартиры отец красными от въевшейся кирпичной пыли пальцами со стершимися подушечками пересчитывал заработанное, откладывал в сторону профсоюзные взносы и аккуратным почерком подписывал петиции в парламент с требованием установить десятичасовой рабочий день. Ее мать, некогда вышивавшая на мантиях и столах золотые кресты и пеликанов, выклевывавших собственное сердце, резала ткань на транспаранты, которые поднимали над головой пикетчики, и выкраивала из семейного бюджета деньги на говяжью похлебку для бастовавших работниц спичечной фабрики Брайанта и Мэя. «Все сословное и застойное исчезает, — благоговейно цитировал отец Марты учение своего апостола, — все священное оскверняется».[22] Марта, никогда не склоняй головы перед устоями: даже империю разрушают время и плющ». Отец стирал рубашки в жестяном корыте — вода краснела от кирпичной пыли — и, выжимая их, напевал: «Когда пахал Адам, а Ева пряла, кого тогда бы англичанином назвали?»[23] По пути из Лаймхауса в Ковент-Гарден Марта видела не высокие окна и дорические колонны, а труд строителей. Кирпичные здания казались ей красными от крови граждан, известка — белой от их праха, а дома стояли на закопанных вповалку трупах женщин и детей: на их спинах возведен город.

Наняться к Сиборнам Марта решила исключительно из прагматических соображений: с одной стороны, выполнять работу, к которой общество относилось с одобрением, и вдобавок получать неплохое жалованье, а с другой — ни в коем случае не войти в презираемый ею класс, но твердо занять свое место среди тех, кто к нему принадлежал. Она же не могла предвидеть встречу с Корой Сиборн — да и кто сумел бы такое предугадать?

Длинное печальное лицо Спенсера зарделось; Марта догадалась, что ему хочется сделать ей приятное, и решила его подразнить.

— «Все сословное и застойное исчезает», — продекламировала она, испытывая его смелость.

— Это Шекспир? — уточнил Спенсер.

Марта снисходительно улыбнулась:

— Нет, это Карл Маркс, хотя он тоже был в некотором роде поэт. Да, я хотела вам кое о чем рассказать, — добавила она, потому что, как ни прискорбно это сознавать, Спенсер и такие, как он, полезны в качестве источника влияния и дохода, как ты их ни презирай.

Раскрыв журнал, Марта показала Спенсеру карту с планами застройки лондонских трущоб. Новые дома, объяснила она, будут гигиеничные и просторные; во дворах посадят деревья, устроят детские площадки, а жильцам больше не придется зависеть от капризов домовладельцев. Но (тут она презрительно щелкнула по странице) необходимо показать примерное поведение, для того чтобы получить право там жить.

— Чтобы получить для своих детей крышу над головой, надо вести поистине праведный образ жизни: ни тебе алкоголя, ни склок между соседями, ни азартных игр, и боже упаси, если у матери слишком много ребят или они от разных отцов. Вы, Спенсер, с вашим происхождением и состоянием, можете до беспамятства напиваться кларетом и портвейном и сохранить все свои резиденции; стоит же бедняку потратить свои гроши на дешевое пиво и собачьи бега — и он уже недостоин спать в сухой постели.

О жилищном кризисе в Лондоне Спенсер знал лишь из заголовков газет и живо почувствовал в словах Марты презрение к своему богатству и положению в обществе. Однако она была так прекрасна в гневе, что показалась ему желаннее прежнего, и он, проникшись ее возмущением, почувствовал, как в душе шевельнулась злость.