Безумие Божье. Путешествие по миру гонений - Грегг Льюис

почти каждый день мы гадали: почему Он допускает такие страдания и боль? Их человеческая составляющая была ясна: разврат, жадность, грех. Но мы не могли столь же ясно увидеть Его любовь и Его силу. А присутствует ли Бог в Сомали? Где? Что Он делает прямо сейчас? И как плохо должно стать, чтобы Он вмешался?

Да, мы сами решили стать «солью и светом» в том обезумевшем мире. И теперь мы молились, чтобы этот свет хоть как-то рассеял тьму безумия.

Песнь Буббы

Присутствие международных сил позволило нам доставлять в города еще больше ресурсов для отчаянно нуждавшимся в помощи сомалийцев. Но польза от этого присутствия имела свою цену, и если честно, возросшая роль ООН существенно затруднила нашу работу.

Как только мир узнал о гуманитарном кризисе в Сомали, помощь хлынула рекой. Надежды сомалийцев воспарили до небес. Но огромное вливание ресурсов в корне изменило экономику. Цены взлетели чуть ли не за ночь. Поначалу мы арендовали территорию, на которой жили и работали, за пятьсот долларов в месяц. Внезапно наша рентная плата поднялась до пяти тысяч, и это был не предел. Аренда машин сперва обходилась в сто пятьдесят долларов в месяц. Теперь составляла полторы тысячи. Затраты выросли не менее чем на тысячу процентов, а ресурсы наши остались на прежнем уровне.

Присутствие американских военных, внезапно ставшее столь явным во время наших гуманитарных миссий, разозлило многих сомалийцев, с чем мы раньше не сталкивались. Прибытие войск жители явно расценивали как «крестовый поход», а их размещение – как «оккупацию». Как-то так вышло, что каждый, кто прибывал в Сомали с Запада, попал под подозрение. Прежде наши усилия вызывали благодарность и любопытство, теперь – недовольство и недоверие. Раньше меня узнавали на улицах, многие знали лично, я мог спокойно ходить по городу один или со своими коллегами-сомалийцами, теперь же во мне видели захватчика. Оказалось, что ни я, ни мои сотрудники с Запада уже не можем никуда пойти без вооруженной охраны. Было такое чувство, будто на спине у каждого из нас прикреплена мишень. Наши гуманитарные усилия начали требовать все большей военной защиты.

Я был расстроен и зол. Те самые люди, о которых мы всемерно заботились; те, для кого мы работали; те, кого мы спасали от голода в наших центрах, в мгновение ока озлобились на нас. Ситуация накалилась, и в наши контракты на предоставление охранных услуг по инициативе военных добавили требование: прибывать в точки раздачи к шести утра. И если там не было вооруженной поддержки, то нам по инструкции предстояло немедленно покинуть это место. Даже присутствие солдат не всегда гарантировало, что все будет под контролем – все могло поменяться в любой момент.

Обычно военные растягивали колючую проволоку – сдержать очередь, пока тысячи проходили через раздаточный пункт. Наши помогали им поддерживать порядок, и один, американец, играл в этом особую роль. То был настоящий великан, добрый и мягкий. Мы звали его Бубба. Один только его вид мог напугать смутьянов. Но сильнее всего на людей влияли его дружелюбие и радость, которых он не скрывал.

Тот день начался как обычно. Мы прибыли еще до зари. Там уже стояли вооруженные до зубов американские солдаты, наши охранники с пятью тоннами зерна и длинная очередь голодных сомалийцев. Обычный для такого центра день – или так, по крайней мере, казалось.

Становилось все жарче. Запасы пшеницы иссякали. На улице еще до полудня стояла жара в плюс тридцать восемь, но в очереди оставались сотни сомалийцев, и каждый ждал, пока наши работники отмерят два кило зерна – суточную долю для пропитания четырех человек.

Мы не заметили, будто сомалийцы проявляют нер-возность или нетерпение. Сейчас, глядя в прошлое, я вспоминаю, что было нестерпимо жарко, и голодная толпа забеспокоилась как-то вдруг – иногда какая-то мелочь может превратить толпу в озлобленное скопище.

В тот день спусковым крючком оказалась выходка одной старухи, морщинистой, как черепаший панцирь. До сих пор не могу понять, что вызвало ее ярость. Возможно, она потеряла терпение и уже не могла томиться на жаре в хвосте очереди. А может, ей надо было вернуться к голодным внукам. Кто его знает, что там случилось. Но, получив свою норму пшеницы, она нарушила правила центра и двинулась к Буббе, взглянула ему в глаза и разразилась руганью. Бубба, мягкий и добрый, как обычно, просто ей улыбался. И чем больше он улыбался, тем злее она становилась.

Я же волнение заметил лишь тогда, когда наши охранники-сомалийцы внезапно напряглись и обернулись в сторону источника беспорядка. Я видел только плечи и голову Буббы. Он возвышался над толпой, совершенно невозмутимый, и всем улыбался. Его спокойствие только усиливало ярость женщины. Я ее увидел только потом. Сперва я ее услышал – она была в бешенстве, она кляла Буббу самыми гнусными словами. К счастью, он не понимал ни слова из того, что она говорит.

Я понял, на что она жалуется. Ей не нравилось, что людям давали «жратву для скота». Может, она и была в своем праве, ведь у правительств тех стран, что под эгидой ООН оказывали помощь, накопились излишки, их было не продать, да и деть их было некуда.

Громадный американец продолжал улыбаться, и женщина поняла, что ее слова до него не доходят. Разъяренная, расстроенная, она наклонилась, поставила кулек на землю, зачерпнула две пригоршни порченой пшеницы, зерновой пыли, соломы и грязи, выпрямилась во весь рост и со всей силы швырнула эту дрянную смесь в лицо Буббе.

Когда над толпой воцарилась мертвая тишина, я услышал серию громких металлических щелчков: американские солдаты рефлекторно зарядили оружие, готовые к любому развитию событий. Вокруг все будто бы застыло: каждый ждал ответной реакции Буббы и наблюдал за ним. Любой сомалиец мог побить женщину за такое публичное оскорбление – и посчитал бы свои действия и злость совершенно справедливыми.

Я знал: Бубба за свои деньги пересек половину земного шара, чтобы провести три месяца личного отпуска, помогая нуждающимся. И вот такую благодарность он получает? Ему было жарко, он обливался потом и испытывал сильнейшую жажду, которая могла привести к его истощению – и был только что принародно поставлен в неловкое положение. У него были все причины прийти в неописуемую ярость. Но вместо этого он поднял руку, отер песок с глаз и еще раз широко улыбнулся женщине.

И в этот момент он начал петь! И песню он выбрал далеко не простую.

Конечно, женщина не понимала слов. Но и