Ольга Берггольц. Смерти не было и нет - Наталья Громова

Работая в газете, Ольга все больше чувствует себя настоящим партийным пропагандистом. Она объясняет, растолковывает, ведет и возглавляет. Поэтому для нее была так важна поездка в ноябре 1936 года в Москву на чрезвычайный VIII Всесоюзный съезд Советов.

Страна только что пережила судилище над "Антисоветским объединенным троцкистско-зиновьевским центром". На многочисленных собраниях, в том числе и писательских, звучали сокрушительные заявления в адрес предполагаемых троцкистов: "Расстрелять как бешеных собак!"

Ольга Берггольц была на стороне тех, кто призывал к расстрелу. В редакционной статье "Зорче глаз, выше большевистскую бдительность!", посвященной началу троцкистско-зиновьевского процесса и опубликованной в "Литературном Ленинграде" 29 августа 1936 года, Берггольц писала: "У нас в Ленинграде мы не проявили должной бдительности по отношению к отмалчивающемуся трусу Лозинскому[50]…" и далее – целый список руководителей, которым инкриминировалась связь с "врагами".

Ленинградская писательница Елена Катерли тоже участвовала в изобличении редакторов и авторов книг. В статье "Враг на важнейшем участке идеологического фронта", напечатанной в "Ленинградской правде", она прямо указывала: "В ряде издательств Ленинградского Дома Книги обнаружены ловко притаившиеся враги, контрреволюционные троцкистско-зиновьевские подонки. Они сидели на ответственной работе и пользовались неограниченным доверием ротозеев". Так, "в "Литиздате" в должности ответственного редактора "Литературного современника" работал гнусный, трусливый враг – Лозинский", "врагом оказалась и Бескина – редактор". "Сомнительные элементы и прямые враги партии", по мнению автора, работали в ОГИЗе – редактор Спокойный, в редакции "Истории фабрик и заводов" – Меламед. В числе врагов, проникших "на важнейший участок идеологического фронта", назван критик Лев Цырлин. Автор статьи призывает коммунистов издательств "удесятерить свою бдительность… пронизать каждый шаг своей работы большевистской самокритикой… со всей решительностью положить конец вредительской деятельности классового врага"[51].

На следующий день после открытия съезда Ольга записала:

"26 ноября 1936. Вчера слушали доклад Сталина на съезде. Трижды будь благословенно время, в которое я живу единый раз, трижды будь благословенно, несмотря на мое горе, на тяготы! Оно прекрасно. О, как нужно беречь каждую минуту жизни. И вот эта родина, эта конституция, этот гордый доклад, – ведь во всем этом и моя жизнь, раскалывающаяся на быт, на заботы, малодушие. Как бы мелка и неудачна она ни была – она оправдана эпохой, она спасена и обессмерчена ею, мне лично стало за эти годы жить горше и тяжелее, а жизнь в целом стала лучше и веселей, это правда, и я чувствую это!"

В это "трижды благословленное время", которое славила Ольга, шли повальные аресты. В партячейке на заводе "Электросила", где ее принимали в кандидаты партии и к которой она прикреплена, ее вполне серьезно предупреждают, что на очередном пленуме ЦК будет принято решение о "всемерном развертывании внутрипартийной демократии". Но на фоне арестов и травли ленинской гвардии большевиков Ольге не кажется это странным. И когда ее муж Николай Молчанов, еще недавно правоверный комсомолец, вдруг говорит, что больше не может быть в комсомоле, она, потрясенная его словами, рассуждает, сможет ли жить с человеком, отошедшим от линии партии.

Она даже не понимает, что арест угрожает и ей. И только когда придут за главным редактором "Литературного Ленинграда" – ее близким другом Анатолием Гореловым, она в растерянности запишет в дневнике: "15 марта 1937. Первое чувство – недоумение. Рыжий – враг народа? Или тут перестраховка известных органов, или действительно надо быть исключительной чудовищности гадом, чтоб быть врагом народа, вдобавок ко всему, что мы слышали от него на партсобраниях. Не может быть, чтоб он был арестован только за то, что мы знали. Пока – непонятно.

Второе чувство – опасение за собственную судьбу. Если наши молодцы впишут мне в характеристику "мешала выявлению и разоблачению врага народа", а с их рвения станет и такой нелепости. Но значит Свирин, Горелов и многие другие, а в особенности Витька[52], – уж совсем враги народа? Ну, будем ждать, призвав на помощь все свое спокойствие.

Из кандидатов меня не исключат – это и говорить нечего – не за что. Даже если на год задержится перевод – не страшно. Но совесть моя абсолютно чиста. Я не совершила никаких антипартийных поступков. Если я резко реагировала на то, что налипло к основному, то здесь еще нет криминала.

Да, я была в одной "группе" вместе с Виктором, с Добиным, с Гореловым, но откуда ж у нас у всех могла возникнуть мысль о том, что Горелов – враг народа (а я так думала – вобла, вобла!) И вспомнить, как ориентировал меня Добин. Он, очевидно, все-таки политикан и двуличный человек – надо проверить это.

И вообще – чорт возьми, м.б., мы где-нибудь все и ошиблись? Надо все снова продумать, да, надоел этот негатив. Писать бы! Жить бы!"

Но ни писать, ни жить не получается.

Ольга беременна и, пытаясь избежать очередного выкидыша и сохранить ребенка, отлеживается дома.

Арест Анатолия Горелова, который много лет занимал ведущие посты в литературных газетах и журналах, а потом возглавлял Ленинградское отделение Союза писателей, произошел накануне заседания партгруппы 16 марта 1937 года, где их бывшие друзья, товарищи, и в том числе Ефим Добин, который в то время был ответственным редактором "Литературного Ленинграда", изобличали Горелова и Беспамятнова.

Атмосфера и события, связанные с началом 1937 года, запечатлены в небольшом мемуаре Мирры Лилиной, сестры Анатолия Горелова. Это рассказ о том, как все они, а это самый ближний Ольгин круг, попали в тот страшный водоворот.

Истинно преданные идеалам революции, они незаметно для себя превратились в соучастников многих преступлений, творимых властью. Под барабанную дробь съездов, постановлений и исключений они соглашались и с истреблением крестьянства, и с уничтожением старой интеллигенции. Теперь пришла их очередь.

Горелов сидел дома и ждал ареста, хотя и не признавался в этом никому. Сестра умоляла его уехать. На это он отвечал: "Если посадят, то непременно разберутся". Каждый вечер в доме собирались друзья, чтобы он не был в одиночестве, когда за ним придут.

Но случилось так, что взяли Горелова, когда он был один. Мирра побежала за помощью к своей близкой подруге Фаине Левитиной: сестра Левитиной была замужем за высокопоставленным чекистом Леплевским. Побежала, чтобы Фаина через сестру попросила Леплевского освободить брата. И от подруги Мирра получила поразивший ее ответ: "ЧК не сажает невинных людей! Никогда".